— Но вы дали мне обещание прийти завтра на мое вечернее выступление, — запротестовала гостья.
Теперь требовалось срочно уладить возникшую неувязочку, но это ему не составит труда, ибо если и были на свете три вещи, с которыми у П. Т. Карстерса никогда не возникало затруднений, то две из них имели самое непосредственное отношение к женщинам. И сейчас он точно знал, что надо делать.
— Мне очень жаль, дорогая, — очень убедительно сказал он, наклонился к ней и поцеловал. Потом взглянул в ее сияющие глаза и покачал головой в знак нескрываемого огорчения. Эта добрая душевная женщина не играла с ним, в ней не было ни грана фальши, но была какая-то неукротимая звериная страстность, столь же безошибочно угадываемая в ней, сколь и манящая. Он снова ее поцеловал, теперь продолжительнее, потом крепче обнял ее и нежно приласкал. Она подалась к нему и стала медленно тереться о его бедро. Глаза у нее были широко раскрыты и оставались такими на протяжении последующих восьмидесяти минут, в течение которых они занимались любовью. Они покинули постель лишь в десять вечера и, покончив с бренди, в первом часу ночи вновь возлегли на ложе любви. Когда она пробудилась на следующее утро в одиннадцать, на ее заспанном лице все еще сияла улыбка, и она увидела, что он сидит на краю кровати и наблюдает за ней нежным взором.
Поцелуи, объятия, пожелания доброго утра.
— Тебе правда надо ехать? — спросила она.
— Дело чести. У меня нет выбора, — заявил он будничным тоном, не терпящим возражений.
— Ты удивительный человек, — произнесла она, но в ее голосе не было ни тени мольбы.
— Возможно, но когда-то я был много хуже. Это так, между прочим, — признался он грустно, разглядывая ее соблазнительные формы. — В молодости я, знаешь ли, не без успеха грабил банки, я был вором и преступником.
Она рассмеялась. У этих американцев такое восхитительно мрачное чувство юмора.
— Я не шучу, — настаивал ее красивый любовник. Он потрепал ее по плечу: ее глаза раскрылись шире, и она шумно вздохнула. — Я ни капельки не шучу, три года я был членом лихой банды — в нашем деле мы не знали себе равных.
Сквозь отворенную дверь спальни он увидел зеленый металлический чемодан и подумал о Сэмми. Мария Антуанетта, конечно же, не дурак, без колебаний заключил про себя Карстерс, но если дело и впрямь столь трудное и важное, как он о том интуитивно догадывался, тогда им не обойтись без Сэмми Гилмана. Нелишним будет также вызвать и неугомонного итальянца.
Сэмюэль Мордекай Гилман, невысокий коренастый человек с серыми глазами и неукротимой страстью к вычислениям, выглянул из окна своего кабинета на гирлянду светящихся неоновых огоньков и машинально начал подсчитывать затраты на освещение высящегося перед ним большого отеля. От этой привычки не было никакого спасения, ибо мозг Гилмана, помимо его воли, проявлял свой математический талант, и к тому же этот мозг был наделен памятью, в которой застревало множество разнообразнейших фактов и фактиков, включая и стоимость киловатт-часа электроэнергии в Лас-Вегасе. Запоминание подобных данных не имело никакой иной цели, кроме как отвлекать его ум от суматошной круговерти лас-вегасской жизни. Даже будучи храмом удовольствия, воздвигнутым посреди пустыни и призванным развлекать и ублажать, сей град предлагал слишком много искушений, которые выстраивались в бесконечную иррациональную последовательность. Хотя, размышлял он, по существу никакой последовательностью тут и не пахло.