Но и милиционеры не лыком шиты. Тоже молодцы. Выждав паузу, один говорит:
— Попрошу.
Спокойно так — негромко, но весомо. Как раз нужная интонация. Профессионал!
— А чего он сделал-то?
— Вот там и разберемся.
— Да за что?
— Разберемся, товарищи.
Певец с тонкой шеей небрежно роняет:
— Да пожалуйста!
Словно одолжение сделал. Вот ведь какой! Без страха и упрека.
Идут. Мимо фонарей, мимо художников, разложивших на ковриках свои причиндалы. Мимо любопытных, дружно оборачивающихся вслед процессии. Впереди певец с милиционерами, сзади — слушатели, небольшая, но неуклонно растущая толпа.
Милиционер, явно лидирующий в паре, останавливается:
— А вас, товарищи, я, кажется, не приглашал.
— А что, мы тоже…
— Что он такого…
И опять в ответ профессионально, но уже с другой интонацией, построже:
— Попрошу.
— Да ладно! — говорит своим тонкошеий мальчик, словно командует. — Не надо. Сам.
Что сам, не уточняет, но и так ясно — и разберется, и правду отстоит. Толпа колеблется. Лишь девочка лет пятнадцати, длинноногая девочка в клетчатых штанах перехватывает у него из рук гитару.
— Сам, — повторяет мальчик и хочет вернуть гитару, но не тут-то было. Не отдает.
— Я тоже! — произносит непреклонно. Ну просто жена-декабристка!
Дальше идут вчетвером — два представителя власти, юный бард и девочка с гитарой. А разросшаяся толпа стоит в некоторой растерянности. Мальчик идет спокойно, голову несет гордо. И я вдруг понимаю, как же ему повезло. Теперь он не просто приарбатский девятиклассник, один из трехсот или семисот — теперь он протестант, диссидент, борец за правду и жертва произвола. Вроде бы пустяк, скучающие милиционеры спросят для порядка паспорт и отпустят, а судьба парню сделана года на три вперед. Гонимый, стойкий талант — вот он кто с этого дня. Мне бы в его годы такую репутацию!
А кто он, собственно? Металлист, панк, бард с Арбата, системник или еще какой-нибудь неформал?
Да какая, по сути, разница. Он мальчик шестнадцати лет, за которым несет гитару пятнадцатилетняя девочка…