Нурия смутилась и поспешила переменить разговор.
— А тебе в деревню, Гульчира, ни за что не поехать. Так мне кажется.
— Почему?
— Так… Там нет оперы, нет театра. Ты же без них не можешь жить.
— Нет, в деревню я поеду, Нурия. Это уже решено, — сказала тоном, не допускающим сомнения, Гульчира, хотя на самом деле еще ничего не было решено.
— Решено и то, что сбежишь оттуда? — поддела сестру Нурия с приглушенным смешком.
Гульчира обиделась.
— Нурия, не дразни меня! Вставать неохота, поколотила бы тебя.
— Азата своего колоти. А на меня руки коротки.
Сестры замолчали. Слышно было тиканье часов, свист ветра на улице вперемежку с ночными шумами большого города. Внезапно до слуха Нурии донеслось всхлипывание. Нурия спрыгнула на пол, подсела к сестре на краешек кровати, обнаженными руками обняла Гульчиру за плечи. Та, закусив угол подушки, вся сотрясалась от рыданий.
— Апа, дорогая, я ведь шутя… Не надо, апа… — шептала Нурия. — Апа, дорогая, не плачь, не то и я расплачусь. Пойми, это была просто шутка… Я не могу забыть подлого поступка Ильмурзы… что он заставил мучиться отца и Иштугана-абы… Если тебе так хочется, поезжай… Плюнь на оперу, а самодеятельный театр и там будет.
Прижавшись мокрой щекой к обнаженному плечу Гульчиры, Нурия тихо плакала, поглаживая рукой волосы сестры.
Сквозь узорчатый слой льда на оконном стекле в комнату прокралась светлая лунная полоска. Теперь в комнате можно было разглядеть и зеркальный шифоньер, и бронзового беркута с распластанными крыльями, стоявшего на этажерке.
В соседней комнате проснулся один из малышей. Послышался мягкий ход коляски. По улице, сотрясая весь дом, медленно прошла тяжелая грузовая машина, наверное, бензовоз.
Гульчира успокоилась, и Нурия опять запросила прощения.
— Эх, дурочка моя, разве от таких шпилек я плачу! — сказала Гульчира, обняв сестру.
— А почему же?
— Почему? Плачется, вот и плачу.
— Но что заставляет тебя плакать, апа? Что?
— Ступай, Нурия, ложись. Еще простудишься, — сказала Гульчира, будто не слыша вопроса Нурии.
Но Нурия и не подумала переходить на свою кровать. Она скользнула к сестре под одеяло, обняла ее за шею и шепотом, точно в комнате был кроме них кто-то посторонний, спросила:
— Ну признайся, апа, дорогая, почему ты все-таки плакала?
Гульчира засмеялась и обняла сестру.
— Дурочка ты, Нурия. Придет время, сама все узнаешь. Об этом не рассказывают.
На заводе Гульчира промолчала о своем телефонном разговоре с Назировым. Через два-три дня дела в механическом стали налаживаться. Гульчира уже раскаивалась, зачем зря взбудоражила Азата. Разве легко из такой дали добираться зимой до Казани.