Посреди всего этого всеобщего разложения он и его товарищи дразнили смерть на любом из заданий. И Сент-Экзюпери принял это. Если ему суждено было умереть за свои идеи, он умрет. Он волновался не за себя, а за Консуэло. Он писал своей матери: «Мамочка, чем дольше тянется война и чем больше от нее угрозы и опасностей для будущего, тем сильней во мне тревога за тех, о ком я обязан заботиться. Бедняжка Консуэло, она такая слабая, такая одинокая, и мне ее бесконечно жаль. Если она вдруг решит укрыться на юге, примите ее, мама, из любви ко мне, как свою дочь».
* * *
На самом деле, его опасения были оправданны. Война набирала размах. 10 мая 1940 года он узнал в Париже о нападении на Нидерланды, Бельгию и Люксембург. В ночь с 11 на 12 мая Рене Гавуалль засек движение бронированной техники в районе Арденнского леса, и это очень походило на попытку пересечения границы в самое ближайшее время. Он предупредил об этом командование, но никто не хотел верить, потому что военные эксперты заявили о непроходимости Арденнских гор. Таким образом, пересекая Маас, вражеские войска встретили лишь очень слабое сопротивление. Получилось молниеносное нападение и завоевание Франции. Отчаяние Сент-Экзюпери росло. Он вернулся в Париж и объездил всех высокопоставленных людей, которых знал. И вернулся встревоженным. Все, похоже, признали поражение. И он вынужден был констатировать, что оказался прав: оно было связано не с мощью нападения, а с крахом общества, отказавшегося от своих ценностей ради экономической логики, которая во всех своих расчетах позабыла о человеке. Но он продолжил борьбу, даже если бы ему суждено было остаться в одиночестве.
23 мая, в то время как авиагруппа 2/33 отошла к Орли, он вылетел на задание, связанное со сбором информации о тех силах, что имел противник в районе Арраса. По мнению всех, это походило на самоубийство. Но ему было все равно, и он полностью отдался выполнению задания. При подходе к Аррасу он и штурман Жан Дютертр потеряли сопровождение. Они оказались в одиночестве на высоте в 200 метров и стали идеальной мишенью для тех, кто находился на равнине. Засечь их было детской игрой для сил ПВО. И очень скоро они буквально утонули в шквальном огне. Десятки «бомб» разрывались рядом с их самолетом. Толчки подбрасывали его. Много раз они едва избегали смерти. Но вместо того, чтобы испугаться, он вспомнил о своих детских играх. Он писал: «Я и сейчас играю в рыцаря Аклена. Я несусь к моему огненному замку, медленно, но так, что дух захватывает». С того времени он познал все человеческие страдания и обрел мужество, чтобы их преодолевать. Чтобы полностью отдаться выполнению задания, чтобы принять, что жизнь постоянно преодолевает смертельные опасности, а он выходит из этого еще более сильным, словно закаленным болью. Потом он напишет: «Теперь каждый разрыв уже не угрожает нам: он нас закаляет». Он вел танец со смертью, ускользая от нее. Новый поток подхватил его. «Я превратился в источник жизни. Меня охватывает опьянение жизнью», – думал он. Это задание оставило отметины на его плоти. В нем он чувствовал себя еще более вовлеченным в строительство самого себя. В 15:30 он наконец вернулся в Орли и посадил самолет, изрешеченный пулями. Потом он напишет: «Стоило мне повернуть назад на одну секунду раньше, и я ничего бы не узнал о себе». За несколько часов этого полета он, казалось, узнал больше, чем за десять лет размышлений. Его переполняло чувство «чудесного родства». «Все этой ночью словно вступило в безмолвный сговор», – думал он. Какое-то океаническое чувство переполняло его и успокаивало. Он ощущал тайный заговор, который в каждый момент времени воссоздавал мир. Но он продвинулся не только в понимании человека, но и в понимании всей цивилизации и связи между людьми, о которой он догадывался, но пока не мог четко описать. Вот его слова: «Я с поразительной ясностью сознаю свою ответственность за эти незримые сокровища. Я выхожу из дома. Иду не спеша. Я уношу с собой это бремя, и оно не тягостно мне, а мило, словно на руках у меня спящий ребенок, прижавшийся к моей груди».