Нечего сказать, веселые мысли терзали госпожу Адельгайду в преддверии полнолуния и, если верить Бертфриде, накануне рождения сына.
«Боже мой, как же нужен мне сейчас совет ученого мужа! — мысленно восклицала Адельгайда. — Боже, Боже мой, Христе Иисусе, помоги мне!»
Тут в комнату, едва ли не бегом, вошла юная служанка, дурочка Гунигильда, весь вид которой говорил, что ей не терпелось сообщить хозяйке какую-то новость.
— Госпожа, госпожа! — проговорила служанка. — Пришел монах, странный человек, с ребенком.
— Что? — встрепенулась Адельгайда. — Монах, ты сказала? С ребенком? — Баронесса нахмурилась. — Если ты шутишь, Гунигильда, то ты об этом пожалеешь!
Возмущение наполнило душу хозяйки замка, глаза сами заскользили по комнате в поисках предмета, которым можно было бы запустить в круглую веснушчатую физиономию служанки. Ишь чего удумала — подшутить над госпожой! Под руку Адельгайде очень кстати подвернулся небольшой серебряный кубок, из которого она пила сильно разведенное водой вино. Отлетев от лица девушки, серебряная чаша со звоном упала на пол.
— Клянусь, госпожа, — на глупом лице Гунигильды появилось плаксивое выражение, она утерла разбитый нос и, взглянув на окровавленные пальцы, всхлипнула: — Правда, госпожа, правда, там монах, лысый, слепой, обожженный, с ним малыш, он плачет.
Как добрая христианка, Адельгайда, увидев, что злилась напрасно, немедленно пожалела об этом и мысленно попросила прощения у Господа.
— Иди найди Бертфриду, приведи ее сюда… нет, лучше… Ребенок, ты говоришь, маленький?
Девушка кивнула:
— Хорошенький.
— Все-таки найди Бертфриду, пусть ребенка отдадут Юдит, чтобы она накормила его, а монаха отведите на кухню, дайте поесть, а потом приведите ко мне. Иди… нет, подними кубок.
Дурочка Гунигильда подняла и поставила на стол чашу. Довольная оказанным ей доверием, девушка, забыв о побоях, вприпрыжку убежала исполнять распоряжения хозяйки, а последняя в нетерпении заходила по комнате.
— Я бы не хотел снимать капюшон, добрая госпожа, — проговорил монах хриплым голосом. — Я так ужасно выгляжу…
— Откуда же ты знаешь, что выглядишь ужасно? — спросила Адельгайда. — Ведь ты слепой, меня не обманули, верно?
Монах покачал головой.
— Нет, госпожа, тебя не обманули. Однако… — из-под капюшона послышалось какое-то шмыганье, можно было предположить, что человек, чье лицо скрывала грубая шерстяная материя, горько усмехнулся: — Не нужно глаз, чтобы узреть очевидное. Страж у ворот — он не молод, судя по голосу, и, верно, многое повидал на своем веку — велел мне показать лицо… Я чувствовал его смятение, когда откинул капюшон. Женщины, которые видели меня, в страхе бежали. Лишь одна не испугалась — верно, блаженная.