В траншее и над ней царил ад. Грохотали короткие очереди, хрипели люди, хрустели кости и черепа под ударами прикладов, сверкали штыки и саперные лопатки. Прямо перед ним возник лейтенант-мотострелок с пистолетом в левой руке и лопаткой в правой. Стреляя в тех, до кого он не мог дотянуться – он рубил лопаткой всех, кто стоял ближе. Каждый удар сопровождался хрустом костей. Вокруг него уже корчилось в агонии несколько немцев. На очередном замахе лопаткой что-то теплое и скользкое брызнуло в лицо Смирнову и он, поняв, что это, чуть не вывернулся прямо тут же. Но в этот момент появившийся метрах в пяти от лейтенанта немецкий офицер выстрелил в него из пистолета. Лейтенант, взмахнув руками и уронив лопатку, упал. И вот это перевело Смирнова в другое состояние. Время для него замедлилось. Он медленно поднимал свой ТТ, а немец еще медленней переводил «Вальтер» с упавшего лейтенанта на него, но Сергей успел первым, ТТ дернулся в его руке два раза и он мог бы поклясться, что видел, как его пули разорвали мундир на груди немца. А потом наступила темнота. Он ничего не помнил. Пришел в себя, когда бой закончился. Он сидел на краю траншеи грязный, весь в крови, опустошенный и обессиленный. Он знал, что это не его кровь. Но он не помнил, откуда она на нем. К нему кто-то прикоснулся. Он поднял голову и увидел своего башнера. Тот как-то робко смотрел на него, хотя был старше его на 10 лет.
— Товарищ лейтенант! Пойдемте! Машина эвакуирована и находится на позиции. Разбит мотор, но стрелять можно.
Смирнов поднялся. В утренних сумерках вокруг ходили солдаты, уносили раненых и убитых, собиралось оружие, куда-то вели пленных. В траншее обживался резервный взвод. «Жаль лейтенанта, — отрешенно подумал он, — мы, наверное, с ним были ровесниками». Неожиданно его ударили по плечу. Пред ним стоял тот самый лейтенант из ночного кошмара. Живой и невредимый. И улыбался.
— Как? Тебя же убили! Я сам видел!
— У нас по новому Уставу положено в бой идти в бронежилете. Во – посмотри! Две дырки от пуль. Но броню не пробили. С ног, правда сбил он меня, и дышать нечем стало, теперь на ребрах два здоровых синяка, но жить можно. А ты молодец! Я пока валялся, смотрел как ты их мочил. Научишь потом и меня, ладно?
— Что? Кого я мочил? Чему научу? Ничего не помню.
— Ну, ты даешь! Это шок наверно у тебя. Для меня тоже это был первый бой. Тоже только начало помню и когда упал. А все что между ними – ничего не помню. Бойцы говорят, кучу гансов замочил, а я не помню. Правда, сказали, что ты больше.
— Ничего не помню!