Ближайшим следствием сейма 1647 года была аудиенция, данная 20 июня ханскому послу, в тронном зале, в присутствии сенаторов. Переступив порог зала в сопровождении своих товарищей, посол будущего властителя Польши, Ислам-Гирея, упал на колени и ударил о землю челом; потом, сидя, представил через толмача желания хана. Отказали в них решительно, и велели послу выехать без всякого ответа на ханскую грамоту. Посол просил дозволения поцеловать королевскую руку; но ему дозволили только коснуться края королевского плаща. Поцеловал он с товарищами своими край королевской одежды, ударивши сперва трижды челом о землю; но, выйдя из зала, сказал, что эту аудиенцию считает объявлением войны, и грозил, что хан, с помощью султана, сам приедет за гарачем в Варшаву. Ему отвечали, что поляки примут его, как подобает, и потому не посылают подарков, которых он требует.
Трагикомическое явление представляла величавая Польша, порываясь, накануне своего падения, к обладанию империей Палеологов. Признаки Польского Разорения, далеко превзошедшего Московское, наметились тогда уже выразительно. Обыкновенно думают, что если бы кто-нибудь из полновластных панов догадался убить «страшного человека», Хмельницкого, передовые в Европе борцы за подавление свободной совести и процветание свободы личной, поляки, благоденствовали бы в своей республике доныне. Но между казаками, кроме Хмельницкого, были Цари Наливаи, были дивные воины Сагайдачные, были непостижимые в воинском искусстве Гуни.
Русские таланты, не имея простора в иезуитском государстве для его строения, должны были проявить себя в деятельности разрушительной... Да и кроме казацких буйтуров, Польша была полна буйтуров панских, все-таки наших русичей, втянутных так или иначе в состав этого «духовного», ксендзовского государства. Гиганты сильной воли и боевой энергии, они проявляли свое бурное величие в борьбе с разрушительным разливом русско-татарского казачества; но сами были готовы разрушить Польшу из-за той дикой свободы, которую поляки считали верхом человеческого благополучия, и которую они внедрили с одной стороны в жолнерах, с другой — в казаках.
Это мог видеть каждый, у кого были бы глаза, и на последнем, едва не расстроившемся сейме. По рассказу покойного Шайнохи, самого талантливого из польских историков, одно событие кончившееся на этом сейме благополучно, — подобно пролетевшей таинственно буре, бросило на польскую будущность такой же кровавый свет, как и глухо ревущая покамест в отдалении буря казацкая, дававшая о себе знать переговорами орды днепровской с ордою крымскою. В сравнении с этим зловещим эпизодом, все перипетии двух последних сеймов теряют свою антигосударственную выразительность, и я перескажу его со слов Шайнохи, давая, во всех подобных случаях, предпочтение органу тех, которые заинтересованы в характеристике события ближе нас, русичей.