Концептуальный конформист, извечно безработный Вадик прожигал жизнь вместе с очередной феминой возраста последней свежести. (Родители Козловы – владельцы приличной зубоврачебной практики, устали пенять отпрыску на нежелание трудиться в любом качестве: хоть зубы драть, хоть веником махать.) Усевшийся рядом с идейным конформистом "конотопский родственник" услышал негромкое козловское мурчание: "Пускай ты выпита другим, Но мне осталось, мне осталось Твоих волос стеклянный дым И глаз осенняя усталость…"
Давненько кем-то выпитая платиновая блондинка тихонько млела под Есенина. Осенние глаза, тем не менее, исподволь исследовали дяденьку в отличном, с иголочки, костюме, поскольку дяденька, не смотря на прописку в Конотопе, был явно не из сирых и возрастом соответствовал гораздо больше шептуна концептуалиста. По малолеткам Вадик никогда не шастал, специализировался на женщинах достойных, с о д е р ж а т е л ь н ы х. Причем любил их не за последнее качество, а искренне, от всей души. За что был прозван бандой "археологом-любителем". Платиновая Галочка, вероятно, о пристрастиях милейшего вертопраха Вадика догадывалась, комплименты принимала без малейшей подозрительности, но на дядюшку косилась все более и более призывно.
Завьялов немного отпил пивка, прислушался к ощущениям пожилого тела – вроде бы, не развозит. Достал из кармана пачку "Беломора" и шлепнул ее на стол.
– Ого, Михал Борисыч, от нас – респект и уважуха! – зарычал Колян, увидев ветхозаветный "Беломор". – Не угостите? Давненько я не ощущал отечества…
Загасив в пепельнице окурок "Парламента", Косой заполучил в легкие "сладкий и приятный дым отечества", забалдел слегка… Дядюшке дал прикурить…
Гулянка шла по расписанию. К столику "мушкетеров" подошел один из посетителей "вип-ложи", позвал тело-Кешу исполнить пару партий…
Стилист умело отбрехался, предъявив мизинец. Еще по дороге к "Ладье" носитель и путешественник договорились, что к столам "Борис" не подойдет. Стилист, конечно, поупрямился: мол, ежели довериться мышечной памяти отличного бильярдиста Завьялова, вполне – прокатит. Но Завянь категорически настоял – позориться, мы с вами, Иннокентий, не будем. Вы, Кеша, через тринадцать дней, авось, отчалите, а мне позор всю жизнь глотать.
Но наблюдая за тем, как жадно родимое тело глядит на зеленое сукно, Завьялов стал нешуточно переживать. Кешу то и дело теребили, звали. Куафер брехал все неуверенней… В его глазах горел огонь недополученного драйва, неутоленной страсти к впечатлениям…
Когда с колен Косолапова привстала Света…