"Лев Константинович, а вы давно…, как бы сказать – очнулись? Вы слышали все, о чем я с Капустиным разговаривал?"
"Очнулся – в ванной, – четко отрапортовал носитель. Завьялов тут же вспомнил, как его – накрыло. Он думал, что похмелье, на самом деле никотиновый голод чудовищно одолевал. – Так что, в основном, я в курсе. Понимаю, что коли выпутаемся, мне могут память уничтожить. А это – плохо. Что у старика останется, если припомнить нечего?"
"Я постараюсь что-нибудь придумать!"
"Да ладно…, как пойдет, Бориска… Я кстати, попрошу. Ты с этим выканьем завязывай. Мы вроде как, Завянь, – едины, к чему между своими реверансы".
"Да неудобно как-то…"
"Отставить розовые сопли! Батька сказал – на "ты", значит на "ты"! – и, помолчав, добавил: – Я, Борь, себя и в самом деле помолодевшим чувствую. Так что, не напоминай мне мафусаиловы лета, нервы не драконь…"
"Договорились, Константиныч".
Двухэтажный дом с мансардой прятался за глухим забором и старыми, разросшимися яблонями. Вдоль ограды, уже виденные по воспоминания Льва Константиновича березки, елочки. Лужайки не имеют отношения к газонам: слегка облагороженное косой, примятое пространство разнотравья, подмерзающие стрельчатые листья одуванчиков.
Разглядывая жилище генерала-пенсионера, Завянь испытывал непередаваемое, чуть тоскливое ощущение родства и с о п р и ч а с т н о с т и. Любимая скамейка Любушки-голубушки, под этой яблонькой летом стоял бассейн, когда правнуки с Иришкой приезжали, здесь маленький Ромка коленку занозил…
Покой и тишина.
И иссушающее душу одиночество! осенний пейзаж подсвеченный единственным фонарем. И тот застыл на общей улице.
За спиной Завьялова Иннокентий шептался с собакой. Мелькнула мысль:"А как бы я воспринял этот дом, и сад, не будь во мне Льва Константиныча?.." Борис давненько не бывал на старых, заросших лопухами дачах. Еще со времен сопливого отрочества, когда дача Лели выглядела похоже.
Но сейчас там – каменные стены, стриженные лужайки, соседи сплошь – богема, знать. Борис как будто в детство окунулся.
И одновременно в старость. В кладбищенской ограде одиночества и золотых березок.
"Чего застыл? – глухо проворчал внутри Завянь пенсионер. – Зови гостей, питаться будем".
Когда Завьялов выставил на стол перед Кешей и Жюли, вспоротую простецким консервным ножом банку кильки в томате, с интеллектуальными путешественниками произошел: культурный шок.
Чинно рассевшийся за столом – гость-гостем, Иннокентий, поглядел на выставленное содержимое, сглотнул:
– Мы это будем – е с т ь?
– Нет, блин. Мы, типа – выпьем.