Благодарю лучшего друга моего, жену мою за нежную любовь ея, столь услаждавшую все время совместной нашей жизни. Да благословит ее Всемогущий возможным на земле счастием и утешит благополучием всех близких ея доброму сердцу, и особенно преуспеянием в добре детей наших, которых благословляю и предаю благости Божией. Благодарю любезное мое Отечество и великих Венценосцев Александра и Николая, доставивших мне образование и слишком щедро наградивших посильные труды мои для службы их. Благодарю Провидение, одарившее меня столькими благами и предохранившее от многих зол, которым по неблагоразумию своему и обыкновенному ходу вещей я мог бы подвергнуться. Поручаю себя строгости Божией и за пределами земного существования нашего, да простятся мне все прегрешения, волею или неволею сделанные, дурные и суетные помыслы, столь часто волновавшие слабое сердце, и да восхвалит душа моя до последней минуты всесвятое имя Божие!»
Отставной директор Лицея Егор Антонович Энгельгардт – лицеисту капитану I ранга Матюшкину от 14 апреля 1841 года:
«Вчера получил я известие о смерти Вольховского – после 8-дневной болезни. После выхода в отставку он жил в деревне жены своей, пытался заниматься хозяйством, да не по сердцу занятие это мелочное, единообразное. Он скучал и назад тому около месяца еще писал мне, что хочет пуститься служить по дворянским выборам, а так, если Бог благословит, то и вступить опять в государственную службу. ‹…› Вместо этого – гроб. Жаль Суворчика, он был бы полезный человек государству. Бедная жена с двумя детками!»
Последними словами Вольховского были:
«Мы будем счастливы, мы достигли своего назначения, – как тебе, Господи, угодно, так и будет, я не ропщу».
А ему было за что роптать на судьбу и на «великого Венценосца» Николая, по прихоти которого он, предназначенный для больших и славных дел, умирал в расцвете сил и военного опыта в опале и безвестности…
А как замечательно все начиналось!
Один из шести детей скромного гусарского штаб-офицера, он получил добротное первоначальное образование в московском университетском пансионе, из которого в свое время вышли такие знаменитости, как Жуковский и Озеров, а на тринадцатом году принят был в Императорский Царскосельский Лицей.
Лицеист Илличевский – своему другу Фуссу:
«Это портрет Вольховского, одного из лучших наших учеников, прилежного, скромного, словом, великих достоинств и великой надежды».
«Великой надежды…» Да, уже с самых ранних лет Владимир Вольховский готовил себя к великой будущности. Он знал, что будет военным. Его идеалом был Суворов. И в Лицее его прозвали Суворочкой или Суворчиком. Он спал четыре часа в сутки, остальное время посвящая разного рода полезным занятиям, обливался по утрам холодной водой, усердно занимался гимнастикой, а заучивая уроки, держал на плечах два тяжеленных лексикона для физического упражнения. Чтобы выработать чистоту дикции, необходимую строевому офицеру, он, по примеру Демосфена, декламировал на берегах царскосельских прудов, набрав в рот мелких камней. Он отрабатывал кавалерийскую посадку, даже сидя на стуле во время занятий. Соученики, не склонные к такой самоотверженности, хотя и называли его уважительно «спартанцем», но посмеивались над его стоицизмом.