Холодно у нас, грустно, любезный друг, и если б некоторые из наших лицейских не помогали бы мне иногда такими воспоминаниями, сердце дружбой отогревать, то я бы совсем пропал. Только ныне и жизни у меня, что воспоминание о тех счастливых днях, которые жил я некогда посреди мира, мною около себя созданного, посреди юных свежих сердец, умевших еще любить, умевших еще чувствовать благородный восторг, не стыдящихся показать, что у них есть сердце и чувства».
Только что погиб Пушкин…
Мир вокруг холодал… Лицеист Вольховский, генерал Вольховский становился все более и более чужд этому миру. Нужен был только повод, чтобы этот мир отверг его…
Осенью 1837 года на Кавказ приехал император Николай I. Плохо представлявший себе суть происходившего в этом крае, император надеялся своим появлением переломить ход событий, своим величием подавить волю мятежных горцев и закончить эту непосильную уже для России войну. Из этой утопии, разумеется, ничего не вышло, и раздраженный император сорвал свой гнев на командовании корпусом.
Сенатор Ган, направленный перед этим в Завкаказье для приведения к европейским стандартам кавказских и закавказских законов, человек ограниченный, но бесконечно самоуверенный, наломавший за недолгое свое пребывание в крае столько дров, что много лет пришлось его безумства исправлять, донес императору о злоупотреблениях командира Эриванского карабинерного полка флигель-адъютанта полковника Дадиани.
Разоблачения Гана были чистейшей воды интриганством – он пытался не только выслужиться перед императором и продемонстрировать свое рвение, но и столкнуть в Тифлисе всех со всеми. Орудием Гана в этом конкретном случае послужил некий Базили. 16 октября 1837 года Вольховский писал из Тифлиса Розену, отправившемуся провожать императора:
«После письма моего Вашему Высокопревосходительству от 14-го числа сего месяца у нас ничего особенного не случилось, кроме того, что я получил новые доказательства в черноте поступков г. Сенатора. Его Превосходительство рассказывал барону Ховену, будто бы принужден был подать донос на князя Дадияна, потому что я угрожал г. Базили, что он будет солдатом. Напротив, признавая объяснения сего последнего удовлетворительными, я так был с ним учтив, что он просил позволения посещать дом мой; 7-го числа я объявил г. Сенатору, что объяснения г. Базили признаю удовлетворительными. После того подполковнику Вильбрагаму г. Сенатор говорил, что он представил донос, исполняя данные ему наставления; и наконец профессору Коху объявил, что он сам послал г. Базили в Манглис для разведывания!! Итак, г. Сенатор, приняв на себя обязанность тайно разведывать о злоупотреблениях в Эриванском полку, старался меж тем усыпить внимательность начальства, дабы оно не могло само принять мер к исправлению оных и чтобы удачнее нанести нам удар, но за что? Это может объяснить одна совесть г. Сенатора».