Причин было много, но смена политического курса Петербурга сыграла не последнюю роль.
Как и Пестель в 1824 году, Лунин в 1840-м обосновывал неизбежность экспансии России на юго-восток.
Исходя из всего вышесказанного, можно утверждать, что приход к власти либералов в 1825 году не замедлил бы, но интенсифицировал процесс расширения империи. Пестель прямо писал об экспансионистском императиве Временного правления:
«Кроме инородных земель, долженствующих остаться в составе Российского государства ‹…› надлежит еще обратить внимание на некоторые земли, с Россией ныне смежные, кои необходимо к России присоединить для твердого установления государственной безопасности. Земли сии суть: 1) Молдавия, 2) Земли горских кавказских народов, России не подвластных, которые лежат к северу от границ с Персией и Турцией, а в том числе и Западную приморскую часть Кавказа, Турции теперь принадлежащую, 3) Земли киргиз-кайсацких орд. ‹…› (т. е. северная часть Средней Азии. – Я. Г.), 4) Часть Монголии, так, чтобы все течение Амура, начиная от озера Далая, принадлежало России».
Но фундаментальные идеи декабризма не умерли с разгромом тайных обществ. Их практическое осуществление в сфере имперской идеологии можно проиллюстрировать на весьма выразительном примере – деятельности одного из крупнейших либеральных реформаторов Дмитрия Алексеевича Милютина.
Милютин, вышедший из той группы обедневшего и оттесненного от власти русского дворянства, которая вывела на политическую арену наиболее активных деятелей тайных обществ, принадлежавший к постдекабристскому поколению (родился в 1816 году), воспитанный в той же культурной традиции, знавший наизусть поэмы Пушкина и Рылеева, вошел в шестидесятые годы в узкий круг близких императору деятелей, осуществивших прорыв, который можно назвать историческим реваншем декабризма. Например, идеи Пестеля, касающиеся военной реформы армии, в значительной степени предвосхищают реформаторские идеи военного министра Милютина. Но главное для нас другое – реформатор-либерал Милютин, высоко ценивший личные свободы и гражданские права, был одним из самых последовательных и непреклонных строителей империи. Он предстает перед нами максимальным олицетворением того парадокса, о котором шла речь вначале, – «империя и свобода», либерализм и имперская идея, слитые воедино.
В самый напряженный период реформ под давлением либерала Милютина военный бюджет, ориентированный на войну с Турцией – вспомним Лунина и Пестеля! – и подготовку завоевания Средней Азии, поглощал средства, необходимые для проведения тех самых реформ, которые тот же Милютин решительно поддерживал.