Это писал военный моряк, человек, знающий войну. Что же мог чувствовать интеллигент ахматовского круга, дыша этим убийственным воздухом?
Новиков-Прибой ошибался. В ноябре 1917 года люди озверели еще не окончательно. Все еще было впереди. И те, кто унаследовал от Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского дар предвидения, знали это. «Вы поздно поймете…» – горько скажет в 1921 году Пастернак. В первых же судорожных ударах красного террора Ахматова, Федотов, Степун услышали колокол будущих катастроф, потому что самопроизвольно рвущийся в будущее поток вынес на поверхность идеи внечеловеческие, античеловеческие. Человеческая личность, и так-то мало ценимая в царской России, теперь приобретала ценность отрицательную – уничтожение конкретного человека превратилось из мучительного средства в высокую цель, а палачество – из страшной обязанности в почетную профессию.
То, что я постоянно говорю о красном терроре, отнюдь не означает, что в годы гражданской войны не было террора белого. Он был, и принимал весьма свирепые формы. Достаточно почитать письма и дневники Короленко, мемуары генералов Врангеля, Шкуро… Но белый террор, во-первых, не касался столиц и потому не был в поле зрения наших героев, а во-вторых, не имел тех до сего дня идущих последствий, какие имел террор красный. Вообще же террор – весь, всеми противоборствующими группировками и группами осуществлявшийся, – подлежит беспристрастному (но отнюдь не безоценочному) изучению на основе анализа всего комплекса источников – от официальных до самых приватных. Изучение террора 1918–1921 годов во всех его аспектах – статистическом, социально-психологическом, индивидуально-психологическом, историческом – даст нам ключ к пониманию многого в «советском человеке» как явлении…
В послереволюционном хаосе трудно найти прямые истоки террора и определить момент, с которого он стал неотвратим. Но можно выявить хотя бы условный рубеж, за коим большая кровь оказалась неизбежна. В ночь с 5 на 6 января 1918 года было разогнано Учредительное собрание, а перед этим подавлены попытки уличных демонстраций в его поддержку.
Горький, свидетель событий, писал в «Новой жизни» от 11 января 1918 года:
«5-го января 1918 года безоружная петербургская демократия – рабочие, служащие – мирно манифестировала в честь Учредительного собрания.
Лучшие русские люди почти сто лет жили идеей Учредительного собрания – политического органа, который дал бы всей демократии русской возможность свободно выразить свою волю. В борьбе за эту идею погибли в тюрьмах, в ссылке и каторге, на виселицах и под пулями солдат тысячи интеллигентов, десятки тысяч рабочих и крестьян. На жертвенник этой священной идеи пролиты реки крови – и вот “народные комиссары” приказали расстрелять демократию, которая манифестировала в честь этой идеи. Напомню, что многие из “народных комиссаров” сами на протяжении всей политической деятельности своей внушали рабочим массам необходимость борьбы за созыв Учредительного собрания. “Правда” лжет, когда она пишет, что манифестация 5 января была организована буржуями, банкирами и т. д. и что к Таврическому дворцу шли именно “буржуи” и “калединцы”.