И потому кюре был смущен. Инстинктивно, как собака чует зверя, он ощущал, что Мария – это самая что ни на есть аномалия, никак не связанная с Богом. А та сокровенная часть его души, которая у человека церковного может выразиться только в описании целебных свойств настойки полыни или применения крапивы в виде мази, также улавливала связь между появлением на снегу новорожденной и удивительной благодатью, сошедшей на округу. Он посмотрел на девочку. Казалось, она дремала, но кюре почувствовал в ней осязаемую бдительность и понял, что она слышит и видит все, что делается вокруг нее, и что ее видимая отстраненность есть проявление одного из тех состояний, которые верующие переживают в самозабвении молитвы, когда дух отделяется от тела, запечатлевая при этом мир с удесятеренной зоркостью.
Он глубоко вздохнул.
– Есть здесь какая-то тайна, которую надо будет прояснить, – сказал он, поднимая стопку наливки, милосердной рукой поставленную рядом с недоеденной медовой грушей. – Малышка благословенна, и мы выясним почему.
И, твердо решив не упрекать этих славных людей, которым вздумалось видеть фантастических зверей, расстилающих туманы до самого Морванского плато, он также положил себе при случае поговорить с Марией. Его слова произвели именно тот эффект, на который он рассчитывал: все были, пожалуй, удоволетворены признанием наличия тайны со стороны духовного авторитета. Хотя сельчане любили накормить кюре до отвала, он тем не менее стоял особняком, слегка возвышаясь над своей паствой. К тому же всем понравилось, что их вдобавок обнадежили, что рано или поздно сообщат, и, возможно, даже лично от Господа Бога, в чем тут загвоздка. Все, таким образом, были, пожалуй, довольны заключением, которое кюре вывел из наблюдений, наконец-то высказанных вслух. Но никто не испытал настоящего глубокого удовлетворения, и кюре – первый: они просто взяли паузу в поисках отгадки, и можно было отдышаться и спокойно переждать, но каждый знал, что однажды придется войти в круг жизни, таящей много превратностей и сюрпризов. Истинная вера, как известно, чужда мелочным спорам, она верит в сговор тайн и перемалывает в своей прямодушной цельности соблазны всяческого сектантства.
В начале сентября, за два месяца до событий на французской ферме, Клара в сопровождении Пьетро прибыла в Рим.
Ей было невероятно жаль покидать горы, и эту боль не могла утолить даже роскошь дорожных пейзажей. Сколько девочка себя помнила, она всегда страдала, когда возвращалась в приходский дом, поэтому каждый раз, прежде чем толкнуть дверь кухни, проходила через сад. А поскольку этот уголок, засаженный чудными деревьями, был ей необходим как воздух, она боялась городских стен больше, чем любой другой напасти из страшных снов. На самом деле, очевидно, никто из людей не сумел до сих пор затронуть ее душу так, как горы, и потому снег и бури жили внутри ее сердца, равно открытого для счастья и злокозненных чар. И вот теперь, когда они ехали по городу, ее сердце обливалось кровью. Она видела не только землю, сдавшуюся под нагромождением камней, но еще и то, что сделали с самими камнями, которые вставали к небу ровными прямоугольными блоками и уже не дышали под навсегда изувечившим их гнетом. И потому в нарождающихся сумерках, когда выплескивался на улицу веселый люд, хмельной от возвращения теплых ветров, Клара видела лишь груду мертвых камней и кладбище, где добровольно хоронили себя живые.