Это не слишком отличалось от того, что она обычно делала с животными, она только растянула до бесконечности то, что лишь слегка раздвигала, когда общалась с зайцами, – ведь лесные звери не так оторваны от природы, как люди, что не слышат песнопений и не видят вокруг себя роскошных картин. Так Мария указала Евгении путь к мосту единений, образ которого возник перед ней в момент, когда она положила руку на плечо тетушки. Откуда пришел к ней этот образ? Она не знала. Но все произошло так легко и так быстро, и так приятно было высвобождать силы и выпускать на волю природные потоки, и непонятно было, почему людям каждодневно не дано это умение.
Когда Евгения увидела мост, она услышала, как чьи-то голоса запели небесный псалом. Но в отличие от Марии, она не расслышала его слов.
в день что скользнет меж чернильных туч
в вечер вздыхающий в легких туманах
Мир в эти мгновения пения был ослепительно-прозрачен, пронизан вихрем инея и снега, шелком мерцавшего сквозь языки тумана. Мария знала этот великий хорал перехода и плывущих облаков. Он являлся к ней ночью, во снах, но иногда и днем, когда она вышагивала по дорогам. И тогда она останавливалась, изумленная до испуга, до желания умереть в ту же секунду, – а потом пение и видение исчезали, и она бежала за поддержкой к зайцам, потому что, когда голоса смолкали, ей на какое-то мгновение казалось, что ничто не мило, кроме этого пения и туманов. Потом мир снова прояснялся, и боль уходила при виде фиалок и листвы. Мария снова пускалась в путь, размышляя о том, что такое на самом деле явленное ей чудо – греза или некая грань реального мира. Точно так же ей случалось видеть во сне странные туманные пейзажи. Над мостками, переброшенными через поросший кустарником глубокий овраг, вставал рассвет. Попасть туда можно было через деревянную беседку, в широкие проемы которой роскошными картинами вписывалась окрестность. На неровном дубовом полу, где в отблесках света искрилась легкая пыль, стояла очень простая глиняная чаша. Марии хотелось погладить ее кривые шершавые бока. Но она не могла сделать шаг, ибо знала, что нарушит грубым прочерком поверхность пыли, а потому смирилась и только смотрела на глиняную чашу почтительно и жадно.
Да, пение звучало еще чище и хрустальнее, пронзительнее и шире, предупреждая об опасности и призывая к терпению, и это предостережение открыло перед Марией косой просвет – великолепный и ужасный одновременно. Так, погруженная в транс грезы и туманов, Мария не увидела ирис, но в решающий момент внезапно услышала глубокий и мощный звук – трубили сто рогов, – звук столь прекрасный и трагичный, что плоскости реальности разом дрогнули и вихрем устремились к одной неподвижной точке, словно засасывавшей все внутрь.