— Что с ним случилось?
— В конце концов он стал невыносим. Однажды утром я взглянул на его пустое, голодное лицо и понял, что с меня довольно. Дал ему денег и выставил за дверь. Потом до меня дошли слухи, будто он на Ростоке, занимается контрабандой наркотиков.
— Фу, какая гадость. Что от меня требуется в связи с Джерсбахом?
— У него сейчас период религиозного похмелья. И потом, он хронический гетеросексуал.
— Меня еще никто не называл лекарством от гетеросексуальности.
— И тем не менее, ты можешь им стать. Юный Джерсбах застрял на низшем уровне чувственности. Ему не найти лучшего учителя.
— Не вижу связи между моим предполагаемым романом с этим парнем и его капитуляцией перед тобой.
— Чтобы увидеть эту связь, Шейла, требуется понимание человеческих эмоций во всей их полноте и сложности. Видишь ли, когда ты его бросишь, ему останется только один путь, одна форма любви, а именно тот, на который ступали философы и аристократы. Ты — последняя, жизненно необходимая стадия, через которую он должен пройти. Я буду ревновать к тебе, как к свидетелю его перерождения. Само собой, я предпочел бы проделать это сам, но не смею приблизиться к нему, пока он не достигнет нового уровня зрелости.
— Ничего не получится.
— Сделай, как я прошу.
— Какая моя выгода?
— Он тебе понравится. Он чист. А невинный мужчина — небо и земля по сравнению с невинной женщиной.
— Не мой тип.
— Сделай это ради любви ко мне.
— Не смеши.
— Великолепный шанс исследовать потаенные уголки незапятнанной души и обнажить коренящиеся в ней пороки. Шейла, ты выведешь Пола Джерсбаха из замкнутого круга. Потом он сможет исследовать бездны греха до конца жизни.
— Меня это не вдохновляет. Откровенно говоря, посоветовала бы тебе найти более достойный объект приложения сил.
— Я настаиваю.
— Звучит почти как угроза.
— Почему «почти»?
Она побледнела.
— Никто не волен изменить прошлое, дорогая Шейла. А ты позволила себе излишнюю откровенность.
— Ты не посмеешь.
— Посмею — если ты откажешься выполнить мою просьбу.
— Ты… ты… подонок!
— Неужто такая большая дружба не стоит маленького одолжения?
Одетый в небесно-голубые брюки и желтую рубашку, Фрэнк Мердок готовился снимать сцену суда над Фриной, обвиненной в совращении афинского юноши. Сцена снималась вне очереди, вместе с другой, также требующей участия статистов: это давало возможность заплатить им за один съемочный день вместо двух. В павильоне воздвигли декорации: амфитеатр, окруженный колоннами из папье-маше.
Мердок обсуждал мизансцену с актером, игравшим защитника Фрины, Гиперида. В дискуссии участвовал также оператор. Им удалось быстро договориться о том, как разместить героев и дать зрителю почувствовать растущую уверенность Гиперида в том, что судьи признают его клиентку виновной. Это подготовит зрителя к эксцентричному маневру Гиперида, который надоумит Фрину сбросить одежды и выставить на всеобщее обозрение свое дивное тело. Судьи решат, что подобная красота — не иначе как дар небес, и оправдают Фрину.