Так Клем Клойд ушел из моей жизни. Он часто ковылял вокруг школы в своих ортопедических ботинках с четырехдюймовым каблуком на поврежденной ноге; на постоянно мрачном лице выделялись злые глаза. Он стал носить ярко-голубые, с множеством бронзовых заклепок обтягивающие джинсы, наверняка сковывающие шаг, темно-зеленую майку и красную ветровку Флойда, привезенную им из Кореи. Ветровка была потрясающая: на спине кричащими желтыми нитками был вышит восточный дракон, а на груди — карта Кореи.
Словно желая утешить его за хромую ногу, тело Клема выросло, вытянулось, он казался даже стройным, если бы не волочил одну ногу, из-за чего одно плечо все время казалось ниже другого. Чтобы поменьше ковылять, он предпочитал грохотать на темно-зеленом «харлее», купленном на выигранные в конкурсе «Лучший мотоциклист штата» деньги. «Харлей» был украшен грязными флагами и двумя громадными хромированными трубами. На сиденье красовалась поддельная шкура леопарда, а с антенны свисал хвост енота. Иногда на голове Клема торчал помятый зеленый шлем с флажком конфедерации, а иногда он надевал только желтоватые защитные очки, и ветер развевал черные напомаженные космы.
Его репутацию разбойника с большой дороги здорово подмочил запах навоза. Из-за того, что ему приходилось помогать отцу в коровнике, от него в самом деле несло навозом, и кое-кто из учеников Халлспортской средней школы развлекался тем, что демонстративно затыкал нос, проходя мимо Клема.
Я стала чиэрлидером, Клем — хулиганом. Он никогда не здоровался со мной, хотя я вежливо кивала ему. Утром перед занятиями у каждого было свое место: я, Джо Боб и другие авторитеты сидели в Халлспорте, а Клем — во дворе, на своем леопардовом сиденье, среди таких же хулиганов, как он сам. Они курили «Лаки Страйк» и швыряли куда попало окурки.
После того как мы с Джо Бобом решили обмануть тренера и моего отца, я подошла однажды утром к ссутулившемуся в своем седле Клему, и как подобает чиэрлидеру, ослепительно улыбнулась:
— Привет!
Он мрачно посмотрел на меня и плюнул прямо в кустик упрямо пробивающейся в асфальте травы.
— Можно с тобой поговорить?
— Зачем?
— Это важно. — Как будто ему могло показаться неважным хоть что-то, касающееся меня! Он мельком взглянул на меня, слез со своего мотоцикла и подковылял поближе.
— Чего тебе?
— Ты бы не мог оказать мне любезность? Ради нашей старой дружбы? — все еще улыбаясь, спросила я.
— Конкретней.
— Можешь пригласить меня на свидание?
— Тебя? — он подозрительно хмыкнул. — Хочешь подкрутить гайку этому — как его там? — педику? Или что?