Облик Марии фон Сиверс действовал совсем иначе, при этом гармонично дополняя облик доктора Штейнера: сухость, сдержанность, царственная прелесть, классическая красота, словно приглушенная официальностью. Было нелегко распознать нежность черт за цветущим цветом ее лица. Если при виде доктора Штейнера вспоминался орел, то при взгляде на нее хотелось думать о величии льва. Вызывала удивление сила, исходящая от нее и сквозящая в движениях ее нежно очерченных рук. Только ее ближайшим друзьям была знакома ее жизнерадостная веселость, ее чистый, детски доверчивый взгляд. Одежда ее была совершенно непритязательной, но ее всегда окружали цветы.
Нас посетил приехавший из Берлина старый друг и коллега Бугаева — Кобылинский, известный под псевдонимом "Эллис" — так его называли и друзья. Он слышал о нашей поездке в Кёльн. Еще в Москве Эллис страстно пропагандировал "штейнеризм", — как он выражался, — считая при этом доктора Штейнера, при всем почтении к нему, за иезуита. В течение целой недели мы были под впечатлением его вдохновенных рассказов; он был гениальным собеседником. После его отъезда все то, что прежде в Брюсселе казалось дружественным и притягательным, для Бугаева превратилось в призрачную карикатуру. Словно спасаясь бегством, он уехал во Францию, и я последовала за ним, — после чего я завершила учебу у моего наставника.
С большим нетерпением ждал меня мой дядя — писатель Пьер д'Альгейм; вместе с моей теткой, певицей Марией Олениной, он жил в домике поблизости от Фонтенбло. У них я провела несколько лет. Мой дядя был мыслителем-одиночкой, погруженным в изучение мистиков Якоба Бёме и Сен-Мартена, а также индийских правовых сборников, но прежде всего — в собственные мысли и соображения. Так он проводил то спокойное время, которое начиналось по завершении концертного сезона моей тетки. В глазах их обоих искусство требовало священного служения себе.
Я могла лишь сбивчиво и хаотически сообщить им о том, что мне до сих пор удалось усвоить из духовной науки Рудольфа Штейнера. "То, что ты мне тут рассказываешь, — сказал мой дядя, — свидетельствует об откровении, которое происходило лишь в редчайшие исторические моменты. Оно едва ли не значительнее откровения, данного Моисею. Почему это возможно в наши дни? Ведь если такое откровение не укоренено в историческом развитии, оно было бы не во благо". Мои слабые попытки ответить ему не удовлетворили его. Однако на следующее утро он, сияя, сказал мне: "Я сам отвечу на свой вопрос. Вчера ночью я перелистывал книгу Зогар и нашел там учение о семи Архангелах, которые попеременно руководят судьбами человечества. Мы вступаем в последнюю, седьмую эпоху, эпоху господства Архангела Михаила, согласно вычислениям переводчика; в течение этого периода он передаст свои обязанности самому Мессии. Но если это так, то для подготовки человечеству будут сообщаться величайшие откровения из скрытых сокровищниц мудрости… Почему я не встретился с ними? Всю жизнь я жаждал этого!" — добавил он. Судьба и впоследствии не помогла ему. Помешала Первая мировая война, а затем болезнь. Потом наступила смерть.