В первые дни войны доктор Штейнер был подавленным, потрясенным. Присутствие возле него в это время угнетало, — мы видели страдание в его взгляде. Он переживал все гораздо интенсивнее, чем мы, но переносил это по-другому. В тот период мы реже приходили повидаться с ним. Он часто ездил в Германию с фрейлейн фон Сиверс и Миетой Валлер. Иногда мы спрашивали себя, увидим ли мы его когда-нибудь еще. В каком-то озлоблении работали мы под горячим сентябрьским солнцем, раскачиваясь на легких лесах возле форм над окнами на внешней стене здания, установленной заново. Царило теплое прощальное настроение, многих друзей призвали, и они должны были уехать. Одним из первых был Хайнц Митчер; вскоре разнесся слух о его смерти. Один за другим уходили на войну "сильные мужчины". Каждый должен был проститься с другом, с которым здесь он делал общее дело, чтобы воевать с ним как с врагом.
Это продолжалось недолго, и наряду с чувством сплоченности, усиленным войной, порой возникали также диссонансы взаимного непонимания. Ведь каждый мнил, что его народ самый лучший. Немцы считали, что правы только они; для русских все правительства были одинаково дурными; у французов пробудились воспоминания о "Revanche", — англичане же, казалось, взирали свысока на всех остальных.
Под действием непонимания, с которым нередко встречали Бугаева, в нем ожила и стала расти тоска по России. Как смеют обвинять в шовинизме меня, русского, из страны Соловьева и Достоевского?! Ему были нужны такие сцена и аудитория, которые дорнахские "тетки" ему предоставить не могли. Самым невинным образом они стремились поучать его. В качестве реакции последовали действительно шовинистические высказывания.
Доктор Штейнер старался указать нам в лекциях на те силы, которые стоят за историческими событиями; но страсти уже разыгрались. И он был вынужден надолго отказаться от этих тем. Проблемы не были решены и тогда, когда эмоции постепенно улеглись.
7 октября 1914 года мягким осенним днем мы сидели возле кантины и наблюдали, как большая повозка с мебелью, покачиваясь, поднималась по Герцентальштрассе. Неподалеку от распятия, стоящего на повороте, она внезапно перевернулась. Дело уже шло к вечеру; чтобы поднять повозку, нужно было ждать до утра. Перед лекцией и после нее видели, как доктор Штейнер озабоченно разговаривал с садовником Фаиссом и его женой. Тяжкое горе нависло над ними в тот вечер. Тео, старший сынишка Фаиссов, общий любимец, все еще не возвращался домой. Живой и разумный ребенок причинял беспокойство своим родителям: он любил наблюдать за животными, рассматривать цветы. Ночью доктор Штейнер настоял на том, чтобы подняли перевернутую повозку: мальчик лежал под ней.