Наступило Рождество — с рождественским деревом, но без свечей. Рождественские спектакли — но без лекций Рудольфа Штейнера. Между двенадцатью и часом было время, когда госпожа Штейнер навещала его. Она всегда шла в одиночестве, и это было нелегко при ее больных ногах. Однажды я встретилась с ней, ее лицо было залито слезами. Я попыталась улизнуть в сторону, но она заметила меня. "Слишком любопытная", — улыбнулась она сквозь слезы и дала мне легкий щелчок своим тонким пальцем. — Мы слышали, что госпожа Штейнер в последнее время намеревалась забрать господина доктора назад в Дом Ханси. Но несмотря на свои страдания, он хотел до конца оставаться в столярной… Было ощущение великого трагизма, втайне разыгрывающегося здесь, — и не только из-за его болезни. — Примерно в конце февраля госпожа Штейнер снова уехала в Германию с эвритмической группой. Мне было жутко из-за этого отъезда. Эвритмистки вернулись обратно. Но ее в Штутгарте задержали обстоятельства, связанные с Обществом. Обладая железной волей и величайшим самоотречением, она стремилась довести до конца дело, порученное ей доктором Штейнером.
29 марта 1925 года, воскресенье. Попросили не аплодировать во время эвритмического представления, доктору Штейнеру нужен покой. — Но ведь было сказано, что ему лучше? Что он вскоре снова начнет работать на моделью Здания?
На сцене шла постановка космических хоров Ферхера фон Штейнванда. Я забилась на кушетку в "Золотом человеке", плакала и не могла остановиться. Макс Шурман, проходя мимо, спросил, почему я плачу. Я не знала почему…
В столярной стояло маленькая заготовка из дерева в форме нового здания, предназначенная для разработок доктора Штейнера[15]. Урна для праха Рудольфа Штейнера! Как я могла прийти к этой чудовищной мысли? — Лишь позднее я узнала, что Альберту Штеффену при виде этой модели пришло в голову то же самое.
Гнетущей, тяжелой была последняя ночь. Долго передо мной стоял черный крест. Примерно в половине первого я услышала шорох за дверью. Открыв ее, я увидела, что там стоят и смотрят на меня госпожа Ильина и ее сестра. "Доктор?" — спросила я и снова закрыла дверь.
В столярной все оставалось по-старому, но не было ни души. Через некоторое время я встретила сестру, и мы отважились войти в мастерскую. Там тоже никого не было, кроме доктора Штейнера: на постели возле статуи Христа, — лик в профиль. Резкий дневной свет, заострившиеся черты лица, сложенные руки. Таким он мог быть и во сне. — Постичь тот факт, что его уже больше не будет с нами, сознанием было невозможно, — понималось это только чувством. — Мы долго оставались одни; затем к нам присоединился еще кое-кто из друзей.