«Что же мне делать? Вернуться?» — Но теперь он уже не знал, где остались казармы.
И стоять на месте нельзя: замерзнешь.
«Шагать надо, шагать, шагать… хоть по кругу, а надо шагать… Вот так… так… Ничего! Не вечно же она будет дурить! Наиграется и утихнет. А там…»
Почему-то на мгновенье увидел лицо Петеньки Рябова…
«Где он сейчас?.. Хорошо, если успели вернуться в казармы… Добудько, чай, развешивает в сушилке портянки… От них теплый пар идет… Солдатским потом пахнет и паленой шерстью от валенок… А Селиван все же зря не пишет Настеньке. Зря… У них небось с матерью и дровишек-то мало, в избе холодно… А, черт, больно как!..»
Агафонов стягивает варежку и вытирает горячей ладонью лицо. На ладони кровь. Но он ее не видит и вновь надевает варежку. Ему страшно хочется есть, а НЗ оставил в казарме…
«Немножко посижу, отдыхаюсь малость… Только бы не заснуть. Говорят, самая легкая смерть. А ну ее к лешему!..» Агафонов поворачивается спиной к ветру и тяжело опускается на снег. А уже через минуту едва поднялся, наполовину засыпанный. Пошел опять, пошел прямо перед собой, не зная, приближается ли к казармам или отдаляется от них. Но это теперь не имело никакого значения: солдат знал, что далеко ему не уйти. Он это очень хорошо знал…
Метель не унималась, а даже, пожалуй, усилилась. Да и вовсе это не метель… И не все ли равно, что это: пурга или метель. Вот только помирать не хочется, ох как не хочется помирать!.. А ведь как поет-то, сволочь, какие голоса!.. Господи боже ты мой, как поет!..
В посвистах и завываниях пурги ему уже чудились голоса гармони — то яростно захлебывающиеся, то заунывные, грустные, то буйно-веселые, то убаюкивающие, тихие, светлые, как раз те, которых следовало больше всего сейчас бояться…
Агафонов чувствовал, как по его щекам быстро-быстро побежали теплые ручейки: должно быть, снег таял на разгоряченном лице.
Алексей набрал в легкие побольше холодного, покалывающего в груди воздуха и закричал:
— Товарищи! Ого-го-го-о-о-о!
Закричал еще и еще.
А потом долго прислушивался.
Кроме шума пурги, ничего не было слышно. И не было уже в этом шуме голосов гармони, а все чаще прорывался свирепый звериный рык, леденя душу солдата.
— Пропаду, — с трудом разжимая иссеченные в кровь и распухшие губы, впервые прошептал Агафонов и замер на месте, окунувшись в снежную замять.
— Что же делать? — вновь спросил он себя, качаясь от злых наскоков ветра.
Вдруг ему показалось, что он услышал далекий собачий лай. Но он уже привык к обманчивым голосам пурги и не поверил в этот лай. А лай повторился, но только уже еще дальше и глуше. И опять Агафонов не поверил в него. Он сделал несколько шагов и упал, опрокинутый навзничь налетевшей бурей. Попытался приподняться и не смог: солдату удалось только встать на колени. Теперь он понял, что силы окончательно покинули его.