Гордая улыбка хозяина всех земных, водных и небесных сокровищ этого края солнечным зайчиком скользнула по Добудькиному лицу.
— Птицы умнее людей, — солидно сказал старшина. — Они раньше нас оценили здешние места. Это уж точно. Гляньте, хлопцы, какая красота! — пригласил он полюбоваться птичьим перелетом и других солдат.
— Неплохо было бы сотенку-другую подшибить для полкового котла, — заметил Сыч, кося хищный свой глаз на гусиную семью, вытянувшуюся по небу на сотни метров.
Более возвышенные души Добудьки и Селивана были оскорблены столь грубым вторжением материализма, и слова Ивана остались без ответа. Сыч недоуменно пожал плечами и отошел прочь.
А в Селивановой груди с новой силой вспыхнуло неясное желание и брызнуло из заблестевших темных глаз его ослепительно яркими искорками. Он улыбался, сам не зная чему, и мир для него в эту минуту был прекрасен, и все окружавшие его сейчас люди были близки и дороги ему.
— Так когда же мы продолжим соревнования? — спросил он у Рябова, нетерпеливо вертясь и оглядываясь вокруг, как молодой жеребчик перед скачками, как бы требуя, чтоб поскорее отпустили поводья. Ну, начали! — Селиван чувствовал, что их рота займет первое место и что во всех ее победах заглавная роль непременно будет принадлежать ему, потому что в нем жило сейчас, ширилось, росло и бурлило нечто такое, чему названия нет, но что делало его сегодня сильнее самого черта…
Вдруг кто-то громко возвестил:
— Почта пришла!
— Где? — Селиван оглянулся и увидел полкового почтальона. Тот еще издали крикнул:
— Громоздкин, пляши!
Селиван загорелся:
— Давай скорее, Николай!..
— Нет, не дам. Сначала спляши!
— Ну брось, дай сюда!..
— Спляши!
Селиван раза два-три притопнул одной ногой.
— Ну дай…
Взяв конверт, он увидел, что письмо было от родителей. Лицо его разочарованно вытянулось. Устыдившись, он сначала покраснел еще больше, а потом попытался изобразить на своем лице подобие улыбки, но и из этого ничего не вышло. Конечно, хорошо, что старики пишут так часто, помнят и беспокоятся о нем, но не от них ждал он с таким трепетом весточки вот уже много-много недель подряд…
Селиван вяло разорвал конверт, вынул из него листок, написанный рукою матери, стал читать. По мере того как он углублялся в письмо, лицо его хмурилось, а потом побледнело. Он сунул листок в карман и зашагал прямиком, как слепой, высоко и неподвижно держа голову, не глядя себе под ноги.
— Селиван, куда ты? — крикнул Рябов, раньше других почуявший недоброе.
Громоздкин не отозвался и не оглянулся.
— Селиван! — позвал Петр еще громче, устремляясь вслед за другом. Догнал его у входа в казарму, схватил за рукав гимнастерки. — Что случилось, Селиван?