Простился с танкистами.
— Дмитрий! Брат!.. А чтоб тебя черти ухватили! — Варивон зачем-то махнул рукой, прямо вскочил в воду и, обгоняя лодку, бросился вперед.
На берегу родной реки обнялись друзья, засмеялись, вздохнули, прослезились и снова засмеялись.
— Топаешь, значит, Дмитрий, по белу свету?
— Топаю, товарищ лейтенант. Ничего не сделаешь — такая наша судьба: фашиста бить, а самим жить.
— Это ты хорошо сказал. Ну и молодчина же ты, Дмитрий! Крепкий, как броня! Орденами сияешь. Наверное, хорошо партизанил?
— Да вроде ничего.
— Только поседел немного, — ударил рукой по плечу и вдруг стал серьезнее, в голосе послышалась тревога и волнение:
— Не знаешь, домашние мои живы? Василина, дети?..
— Живы, Варивон. В моем отряде находятся. Забежишь, может, к ним. Это тридцать километров отсюда.
— Нет, сейчас нет времени. Я в первом эшелоне. Надо врага добивать. Передашь им мой низкий гвардейский поклон. Поцелуешь за меня. Скажешь одно: «Напрасно солдатский хлеб Варивон не ел. Фашиста хорошо бил. Недаром называют меня офицером прорыва. Еще скажешь, — улыбнулся, — заработал два ордена и непременно думаю вернуться домой…» Может позже и заскочу на пару деньков…
— Наших людей не приходилось встречать? Из села?
— Нет. В газете читал о Свириде Яковлевиче Мирошниченко. Большие дела делал человек! Был комиссаром известного партизанского соединения. Аж на Брянщине пришлось воевать, Герой Советского Союза.
— Это радость! Наверное, скоро и к нам Свирид Яковлевич приедет, — обрадовался Дмитрий.
— Наверно. И о Леониде Сергиенко немного знаю. Статью о нем читал. Избранник Москвы!
— Боевой парень.
И завязался тот прерывчатый разговор, когда понимаешь друг друга с полуслова, хочешь узнать обо всем, перескакивая с пятого на десятое, чувствуя не только наслаждение, радость встречи, но и значащую уверенность своей честной, недаром прожитой жизни, которая освещает душу, как солнце освещает глубокие реки.