Я пополз к Егору, который так и лежал в сугробе, куда я его толкнул. Вся попытка захвата не заняла и двух десятков секунд и, ослеплённый поднявшимся бураном, Веселов не мог сам ориентироваться в пространстве. А от схватившихся магов следовало убраться подальше. Помочь охраннику-водителю мы всё равно ничем не сумели бы, но попасть под «дружественный огонь» могли запросто.
Пострадать от этого самого пресловутого «френдли фаера» мне всё-таки довелось. Егор, не став разбираться, кто хватает его за руку, свободной зарядил мне в корпус, да ещё с применением какой-то своей лекарской техники. По голосу и особо вежливым идиомам опознав меня, он, конечно, извинился, но легче мне не стало. Я сделал себе внутреннюю пометку не драться с лекарями врукопашную. Только магия и огнестрел и желательно с максимальной дистанции.
Взявшись за руки, как малыши в детском саду на прогулке, мы рванули через сугробы подальше от бьющихся магов. Я корректировал курс таким образом, чтобы ощущение эмоций воюющих было всегда строго за спиной, так как других ориентиров было не разглядеть. Однако отпускать нас никто не собирался. Судя по чувствам нагонявшего нас живого, это был зверолюд и он был очень зол. Но сегодня был явно не его день. Между нами оставалось уже меньше пары метров, когда сверху рухнул фаербол, заставив зверолюда метнутся в сторону. Прибыла кавалерия из-за холмов, намереваясь раздать всем сёстрам по серьгам. Взрывная волна разогнала на мгновенье снег и обернувшись я увидел матёрого лиса в зимнем камуфляже и с защитными артефактами на шее. И он тянул из кобуры на бедре револьвер не меньшего калибра чем у охранника Веселовых. Судя по всему, поняв, что захватить нас уже не получится, он решил нас просто пристрелить. Об этом говорил и его взгляд, буквально впившийся в меня, и эмоции, наполненные спокойной холодной яростью, отчаяньем и решимостью.
В который раз за день я опять толкнул Егора в сугроб и рухнул на него сверху сам, выпуская всю доступную мне ману в попытке сформировать ледяной щит, способный закрыть нас от выстрела. Расстояние в три метра до стрелка оптимизма не прибавляло и, когда первая пуля свистнула у меня над головой, я вдруг понял, что, возможно, следующую неделю проведу на том свете. Осознание этого послужило мощным стимулом, заставив удвоить усилия по созданию щита. Однако следующий выстрел резанул по мне ощущением агонии умирающего живого. И шли эти эмоции от нападавшего на нас лиса.
Стряхнув так и не сформированный до конца панцирь, я приподнялся, оглядываясь за спину. Кумихо лежал с простреленной головой и, судя по расположению пулевого отверстия под подбородком, он застрелился сам. Причина этого поступка обнаружилась практически мгновенно, когда, отшвырнув меня от Егора и опять уткнув лицом в снег, мне заломили руки, накинув на запястье второе кольцо от болтавшихся на мне наручников.