Город точно вымер. Магазины закрылись. Занавески на окнах домов были опущены. Чем ближе к площади, тем больше следов разгула погромщиков. Посредине улицы лежала разбитая бочка, валялись втоптанные в грязь кружки и стаканы, раздавленное ведро. Чуть дальше висела на одной петле сорванная дверь кооперативной лавки, на тротуаре валялись рассыпанные голубые пуговицы, стеклянные брошки и бусы. Ветер полоскал кусок ситца на ветвях тополя.
У магазинов купца Второва отряд разделился, часть его пошла на Соборную площадь, часть — к Совету.
У здания Совета улица была запружена народом. Это, бросив работу, прямо от станков и верстаков пришли рабочие депо, пивоваренного завода, типографии. Отряд интернационалистов смял строй, растворился в толпе. От Соборной площади на носилках принесли труп Жердева и еще четырех красногвардейцев, положили в ряд у стены Совета на утоптанную множеством ног землю, и все, кто там был, разом, словно по команде, сняли шапки. Тишина наступила такая, что Артему собственное дыхание казалось громким, как вздохи кузнечного меха. Ветер, прорываясь сквозь толпу, пошевеливал короткие волосы Жердева, и Артему было жутко смотреть, как русые пряди то припадают ко лбу, то упрямо топорщатся.
Тяжелым и медленным шагом, будто под его ногами прогибалась земля, к убитым подошел Серов, поправил шинель, прикрывающую тело Жердева; в тишине, чуткой, словно натянутая тетива лука, его слова, сказанные глухо, сдавленно, услыхали все.
— Прощай, Василий… Прощайте, товарищи… — Он поднял голову, глаза за стеклами очков были переполнены скорбью; она медленно, точно полая вода, уходила вглубь, и глаза сухо заблестели, все черты лица заострились. — Злоба и корысть, страх и ненависть заставляет выползать из глухих закоулков накипь прошлого. Их помыслы — убить, задушить, растоптать! И нет никаких других. Но нас не растоптать! Не выйдет! Кровью павших братьев клянемся: не выйдет!
Все внутри у Артема стягивалось в тугой узел. Дрожь пробегала по телу и замирала в цепенеющих пальцах, и губы непроизвольно шептали: «Не выйдет!».
Убитых унесли в Совет. Люди нехотя стали расходиться, тихо, вполголоса разговаривая, а Артем все еще стоял на месте, сжимая в одной руке винтовку, в другой — фуражку. Из поредевшей толпы прямо на него вынырнул Рокшин, на ходу натягивая шляпу. Острый, беспокойный взгляд скользнул по лицу Артема и остановился.
— A-а, это вы… — узнал он. — Печальное событие… Но этого следовало ожидать! Когда долготерпению народа приходит конец, он дает отпор. Таков ответ на большевистское насилие! — скороговоркой, не заботясь, слушает ли его Артем, сказал Рокшин, и вдруг, разглядев в его руках винтовку, споткнулся: — Откуда у тебя оружие? Ты, если не ошибаюсь, должен был строить мосты.