В пятницу днем после чая у меня появилась возможность реализовать свой план. Стоял дивный вечер — песок переливался золотом на солнце, с тихим плеском к берегу подкатывали волны. Я уговорила Аллана взять лодку и половить макрель в бухте. Я проводила его до ворот и дождалась, пока он выведет лодку с нашего небольшого пирса. Потом вернулась в дом и закрыла за собой дверь. Я задернула все шторы и едва различала телефон в полумраке. Однако я подошла к нему. Взяла его обеими руками, набрала побольше воздуха и назвала оператору номер в Хэмпстеде. В те ужасные месяцы в Лондоне я слышала о Кэтрин только хорошее — Аллан говорил о ее доброте, мягкости и порядочности и никогда не упоминал о мстительности. На это я и рассчитывала. Стуча зубами и дрожа всем телом, я слушала звонки на другом конце провода. Вероятно, в тот момент я потеряла голову. Мне показалось — готова поклясться — что я услышала, как там сняли трубку. Слова сами сорвались с языка, хотя, наверное, нужно было немного подождать и послушать. Теперь я этого никогда не узнаю. Да и сказала я даже не то, что планировала. По-видимому, от страха я, как в детстве, выпалила что-то вроде молитвы:
— Пожалуйста… пожалуйста… — бормотала я в трубку. — Прошу вас, отпустите его, отдайте его мне. Я понимаю, что поступала плохо. Теперь поздно об этом говорить. Но я больше не буду вести себя, как ребенок. Я позабочусь о нем, как всегда заботились вы, — шептала я. — Только, пожалуйста, отдайте его мне. Я буду ему хорошей женой. Обещаю вам — если это то, что вы хотите. Я могу привести его в чувства, я справлюсь. Я всегда буду рядом с ним.
Я бросила трубку на рычаг и взлетела наверх в нашу спальню. В окно я увидела маленькую лодку, покачивающуюся на волнах. Сидя на подоконнике в лучах заката, я дрожала всем телом и плакала, плакала…
Критический момент наступил под утро. Я проснулась — было, наверное, полпятого. Постель была пуста. В то же мгновение сон как рукой сняло — из холла доносилось настойчивое позвякивание, звук бросаемой трубки, перекрываемый голосом Аллана. Дрожащей рукой я зажгла лампу. По потолку поползли тени, под стеклом зашипел парафин, и я спотыкаясь добралась до лестницы.
— Кэтрин… Кэтрин…
Он тряс трубку и бормотал в нее что-то, когда на него упал свет от лампы. Он уронил трубку и посмотрел на меня.
— Я не могу до нее дозвониться, — пожаловался он. — Я хотел попросить у нее прощения. Но она не отвечает. Я никак не могу к ней пробиться.
Я отвела его наверх. Помню, через открытое окно дул легкий морской ветерок, и я дрожала от холода в ночной рубашке. Я приготовила ему чай, пока он сидел на подоконнике, уставившись на серые утренние облака. Наконец он сказал: