— Но ты ведь хотел найти Доминику?
— Хотел, перехотел. Её никто не принуждал к уходу. Зачем мне её искать? Тащить насильно обратно и заставлять спать с собой? Ради чего? Чтобы самоутвердиться? И знать, что она бы ни за что не вернулась сама и сбежит при первой же возможности? Н-е-е-т! Я больше в это не играю, Локи! У нас была сделка — она спит со мной, я её защищаю. Теперь сделке конец. Что с ней будет — больше не моя головная боль. Поехали домой.
— Римман, но ты же сам так не сможешь. Ты же рехнешься, мучая себя вопросом «почему»? — нахмурился Локи.
— Локи, ты мой чертов адвокат или уже успел как-то стать еще и хреновым психологом? Не глуми мне мозг! Хочешь и дальше оставаться моим другом — больше никогда имени её не произнесешь.
Домой мы возвращались в полной тишине, прямо как с похорон. Хотя похоронить кое-кого точно стоило. Одного тупого придурка, который решил, что счастье бывает и позволил уже второй раз выдрать себе сердце. Не просто, мать его, позволил, а сам улёгся на алтарь и подставился под нож, кайфуя от каждого движения, одурманенный призраком того, чего просто быть не могло.
Ну, есть хоть один плюс. Если тогда, одиннадцать лет назад этого наивного идиота во мне, без памяти влюбленного в маленькую принцессу, не добили, то теперь уже он точно сдох. Она сама сделала это не напрягаясь, изящно и абсолютно окончательно.
— Локи, я хочу, чтобы ты завтра же занялся продажей моего дома, — буркнул я.
— Римман, но ведь ты же любил его!
— Я что, девка, чтобы любить? Стены и стены. Надоели, хочу сменить на другие.
Локи мрачно покачал головой.
— Так нельзя.
— Будешь меня учить?
— Нет. Это бесполезно. Ты сам должен все понять.
— Ты даже не представляешь, сколько всего я понял за сегодня.
— Это не то…
— Заткнись, а?
Все дни следующей недели были похожи, как близнецы. Каждое утро я не помнил, что делал вечером и как добрался до постели. Ан нет. Где-то на третью ночь меня неожиданно привела в чувство пощечина. Совершенно голая, разъяренная и абсолютно незнакомая телка орала на меня, как резаная, что я хренов тупой придурок, и она — какой бы ни была — не позволит звать себя чужим именем в постели. Обозвав меня под конец долбанным импотентом, она собрала шмотки и свалила. А я отрубился, нисколько, впрочем, не расстроенный.
А в конце недели на пороге моего бара оказался тот, кого я увидеть не ожидал, наверное, больше всего на свете. Было еще рано, и я еще не успел накидаться до одурения, когда в зал, озираясь, вошел этот мелкий крысеныш, укравший у меня моё!
И оглядевшись, он уверенно пошёл ко мне. На его голове была повязка, лицо было бледным и даже нездорово-желтоватым, а под глазами круги. Короче, выглядел он весьма хреново, что не могло меня не порадовать.