– Теперь ты видишь, что был только один надежный способ сорвать покушение – наше участие в операции. Я перешел в подчинение группы, которая посвятила себя сохранению мира во всем мире. Эти люди сосредоточены в кембриджском Тринити-колледже, они себя называют рыцари Хроноса.
– Бога времени?
– Да… ибо время для спасения Европы… истекало.
– Конечно, так оно все разумнее, нежели представить тебя сербским националистом. Надо сказать, ты лихо провернул дело.
– Я надеялся обойтись без убийства Принципа и уж конечно не хотел убивать несчастную девушку. Но я появился в тот момент, когда он уже вынимал револьвер.
– У тебя не было выбора.
– Пожалуй, не было.
– Удивительно, что ты там оказался. В газетах писали, произошла накладка и машина поехала не той дорогой. А ты как будто знал.
– В моей работе вырабатываешь чутье на подобные вещи.
– Вроде шестого чувства?
– Да, что-то этакое.
– Ты вправду молодец.
– Спасибо.
Помолчали. Стэнтон воспользовался паузой, чтобы убрать «фотолабораторию» с глаз долой.
– От таких подвигов девушки млеют, – сказала Берни.
– Да, это обычный эффект.
– А что, все шпионы так дьявольски красивы?
– Бог с тобой, в этом я недосягаем. Я бабий обморок.
– Как? Опять потрясающее выражение. Где ты их берешь?
– Это природный дар.
Берни встала и начала стягивать сорочку.
Утром Стэнтон распрощался с Бернадетт и направился в Берлин, имперскую столицу Второго рейха, где ему предстояло убить кайзера.
Берлин двулик.
К такому выводу пришел Стэнтон, за вазочкой с мороженым сидя на террасе кондитерской Кранцлера на Унтер-ден-Линден.
Один лик девятнадцатого века, другой – двадцатого.
Первый полностью соответствовал империалистическому представлению об образе города того времени: донельзя милитаризированное поселение, воинский гарнизон Пруссии. Со времен Спарты еще ни одна нация так не воспевала ратный труд. Ни один народ (кроме, возможно, зулусов) не создавал из армии такого безоговорочного идола. Несомненно, германская армия являлась самым важным и зримым институтом после монархии, с которой ее связывали неразрывные узы. Военные были повсюду. В каждом парке оркестры наяривали марши. Каждое воскресенье (а при малейшем поводе и в будни) устраивались грандиозные парады. Офицеры в вычурной форме, в которой удобно лишь поднимать бокал и кланяться даме, прогуливались по бульварам и сидели в кафе. Войсковые коробки маршировали на всяком свободном пятачке. И везде стояли часовые. На улицах предвоенного имперского Берлина было немыслимое количество солдат. Стэнтон даже слегка оторопел. Никакой другой город не считал нужным выставлять часовых перед всяким публичным заведением. Караульные охраняли музеи, национальные памятники, вокзалы, общественные туалеты. Возле каждой мало-мальски значимой государственной конторы стояла черно-белая полосатая будка, а перед входом вышагивал вооруженный часовой в островерхой каске. Как военный, Стэнтон был впечатлен безупречной строевой выучкой и сапогами, начищенными до зеркального блеска. В воинском церемониале немцы были почти так же хороши, как британцы, но уделяли ему гораздо больше внимания. В духе конных гвардейцев, раз в день гарцевавших перед Букингемским дворцом, немецкая гвардия ежечасно восходила на канализационный коллектор.