— Почему грузовики?
— Там полно еды.
— Что за ч-чушь, — заикался Мухаммед, — нам нужно бежать в горы, к-ко мне. Там хозяин до нас ник-когда не д-доберется.
— А до тебя он тогда как добрался?
— Ч-черт его знает!
Мы выпускали пар. Нам было даже весело. Но мы прекрасно знали, что ничего не изменится. У нас было правило, одно из первых, которое усваиваешь, когда тебя забирают из дома работать: никогда не говорить о будущем.
Никто из нас не мог позволить себе сказать: «следующим летом», или «через год», или «когда я вырасту». Конечно, мы говорили о том дне, когда выплатим долг, об этом мы еще как говорили — чуть ли не до изнеможения. Но никто из нас по-настоящему в это не верил. Это было вроде стишка, который знаешь наизусть и повторяешь, когда тебе одиноко. А что нам еще оставалось?
Икбал был первым, кому хватило смелости произнести вслух, что долг никогда не выплатить. И он был единственным, кто говорил о будущем.
Я хорошо помню ту ночь. Уже началась осень, и было слышно, как дождь барабанит по пластиковой крыше мастерской. Мы двое шли спать всегда последними, нам нравилось оставаться вдвоем, чтобы поговорить еще немного.
— Фатима, — прозвучал в темноте его голос, — следующей весной мы с тобой запустим воздушного змея. Помни об этом, что бы ни случилось.
Я ничего не ответила. А что я могла сказать? Я понимала, что он собирается сделать очередную глупость и я все равно не смогу ему помешать.
Я сказала самую банальную вещь на свете:
— Береги себя!
Следующей ночью, когда бушевала гроза, Икбал встал незадолго до рассвета, проскользнул — не знаю как — через то самое узкое окошко за грязной занавеской, пересек сад Хуссейн-хана и сад его соседа, перелез через стену, пробрался через два огорода — там наутро обнаружили его легкие следы, — добежал до дороги и исчез.
Два дня мы ничего о нем не слышали. Обнаружив побег, Хуссейн собрал родственников и друзей, они расселись по фургонам и отправились искать Икбала, проклиная его на чем свет стоит.
Весь день мы были как на иголках и каждую минуту оборачивались к двери, в проеме которой были видны ворота. Хуссейн вернулся на закате, черный от злости, он насквозь промок, сапоги все в грязи. Первым делом он зашел в мастерскую, где мы сидели над своими станками.
— Теперь, — сказал он, — вы все будете работать на час больше. Каждый день.
Потом он собственными руками поставил решетку на окно в уборной и забрал у Карима ключи от мастерской.
— С тобой я потом разберусь, — погрозил ему Хуссейн.
Карим испугался до смерти.
А мы подумали: «У Икбала получилось. Наверное».