Некоторые ударяли плохой шапкой о землю и говорили, ни к кому не обращаясь:
— Пойди оно все к черту!..
Другие, точно понимая недосказанное, прибавляли:
— Сдохнуть бы уж ли, чо ли, скорее!..
И умолкали, не имея силы встать и приняться за варку пищи.
Теперь им даже казалось, что ничего им не надо кроме возможности забыть все и уснуть надолго, навсегда… Другие же мечтали, как о чуде, о том, что если бы вот сейчас, вдруг, в кругу товарищей появился котел с горячими мясными щами…
Но вслух этого говорить не решались и начинали перепираться: кому идти за водой и дровами; просто и сильно ругались между собой, но друг на друга не сердились за это, связанные общим злом против чего-то другого, огромного и сильного, что притиснуло их к холодному и грязному полу казармы.
Иногда завистливо косились в темный угол, где лежал Сарсеке в группе шахтеров-киргиз, спавших на полу без всякой подстилки, прямо в рваных армяках и грязных малахаях…
— Вот, черти, ровно каменные: жрут хуже нашего, а зарабатывают вдвое больше… Откуда у них и сила берется!..
— Откуда! — отвечает кто-либо с ненавистью. — Он, ордынская его башка, все лето на вольном воздухе живет, да айран трескает… Отдохнет ведь… А мы и зиму, и лето ведь чертомелем…
Сплюнет, злобно, крепко выругается и, кряхтя, лениво поднимется с места. Затем идет разводить огонь в железной печке либо доставать пшено.
Другие молчат, снимая стоптанные бродни и развешивая на шест грязные, дурно пахнущие онучи…
— Давайте, ребята, завтра возьмем мяса! — предложит кто-нибудь из артели.
— Давайте!.. А то тут и вовсе ног не подымешь.
— Мяса!.. — передразнит кто-либо из угла. — Ну вас к черту!.. Я в воскресенье с устатку лучше выпью на эти деньги… кровь разобьет мало-дело, а то рукой другой раз молот поднять не могу… Как ударишь по буру, так ровно тебя ножом кто полыснет…
— Хоть бы кусочек сала у штейгера попросить… свечного!.. Все в горло-то она лучше пойдет… Санька, сбегай-ка, а?
— Ну его к… Вчера дал огарок, да и то с грехом… Не подавишься, ешь так!.. Где соль-то?.. Эй, ты уйди с дороги-то!.. Развали-ился!..
— Вот я как двину в скулы-то… Чего пинаешься?..
— А ну — двинь!.. Двигал твой батька, да закаялся…
Кто-либо прибавит грязную прибаутку… И вдруг все ржущие, смакующие смеются, и в чуть сереющем свете казармы как-то странно, по-звериному рычит этот смех, через силу вырванный из когтей голодной злобы…
Плохо понимал Сарсеке русский язык, но все же понимал содержание разговора русских. Понимал, дивился и жалел их…
В дневную смену ходили человек по тридцать. Ходили после того, как в раннем утре один за другим раздадутся десятки ухающих и зловещих стонов подземелья: это взрываются подожженные штейгером динамитные снаряды в шпурах. Штейгер в лоснящейся кожаной тужурке и высоких сапогах, запалив фитиль, быстро поднимается по лестнице вверх и, став поодаль от жерла шахты, одиноко и сосредоточенно останавливается в ожидании.