– И что ответил Ридженси?
– Он козел! Бюрократ. Ответил, что собирался рассмотреть такую возможность. Мак, я ему не доверяю.
– Ну да, – сказал я. – Ты доверяешь мне.
– Слушай, я понял, что ты ничего такого не делал. Угадал это по тону Ридженси. Я ошибся.
– Очень приятно.
Его дыхание стало тяжелым. Даже по телефону было слышно, как дребезжат его чувства.
– Наверное, у меня нет права говорить, кто ее убил, – добавил он, – но теперь я знаю.
– Ниссен, – сказал я.
– Ненавижу нож Паука, – сказал Гарпо. – Страшная вещь. – И повесил трубку.
Кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся и встретил взгляд золотисто-карих глаз Тесака, вперившихся в меня со сверкающей львиной прямотой. Он был очень черный, фиолетово-черный, как африканец, и цвет его золотистых глаз обескураживал. Еще во время первой нашей встречи я понял, что его появление не сулит нашему браку ничего хорошего. И не ошибся. У него было трое предшественников, но подлинным мистером Черняшкой оказался именно мистер Грин. В конце концов, раньше Пэтти Ларейн меня не бросала.
Хуже всего было то, что сейчас я не чувствовал ни ненависти к нему, ни гнева или досады, связанных со своим жалким положением рогоносца. Пожалуйста: он подошел ко мне, пока я говорил по телефону, даже дотронулся до меня рукой, а я в ответ только кивнул.
Конечно, это было все равно что перенестись на вертолете с одного пика на другой. Мне не пришлось тратить время на путь по каменистой осыпи по дну каньона и вверх, на соседний кряж; нет, я перескочил прямиком от нескольких сообщений Гарпо (каждое из которых было способно свести с ума) к огонькам в глазах Тесака, и теперь меня будто накачали новокаином, так мало я был затронут этими эмоциональными перегрузками – да, до сей поры все воспринималось мной без всяких аффектов, так ошарашили и одурманили меня лихие повороты в ходе сегодняшней вечерней гонки, однако в этот момент мистер Грин вновь положил руку мне на плечо и стиснул его – жестоко, скажу я вам, – и промолвил: «Где, черт подери, Пэтти Ларейн?» – приобщая и меня к своему гневу. И тогда я очнулся и стряхнул его руку таким же яростным движением и ответил: «Убери свои вонючие грабли», – слова, вынырнувшие из каких-то далеких школьных перебранок. Но впервые я не боялся его. Я даже был готов выйти с ним на улицу и драться. Перспектива получить нокаут была соблазнительной, как кубок с вином забвения.
Имейте в виду, что у меня было мало сомнений насчет исхода гипотетического поединка. Если вы когда-нибудь сидели в порядочной тюрьме, то вы, наверное, знаете, что негры бывают разные и кое с кем из них вообще нельзя связываться. Мистер Грин не принадлежал к самому высокому рангу, иначе я уже был бы трупом. Но его можно было отнести ко второму разряду: тех, с кем позволительно связываться лишь в редких обстоятельствах. Теперь его глаза вперились в мои, и самый свет между нами стал красным (это не метафора); не знаю, то ли наша совокупная ярость была столь интенсивной, что перекалились мозговые клетки, воспринимающие цвет, то ли на нас кинулись все смутьяны Адова Городка, но я испытал натиск всего гнева, скопившегося в нем за последние двадцать пять лет (начиная с первого подзатыльника в люльке), а он попал в орбиту безумной сумятицы того, что приключилось со мной. Я думаю, нас обоих ошеломил этот свирепый красный сполох. Однако мы оба простояли так, глядя друг на друга, достаточно долго: я даже успел вспомнить печальную историю его жизни, рассказанную им Пэтти Ларейн и мне в день нашей встречи, – историю о том, как завершилась его боксерская карьера.