— Вы не наша?! — изумился Фоменко. — Вы с улицы?
— Почему с улицы?.. — Люсин светлый лунный лик пошел эрозией. — Я работаю.
— А что вы здесь делаете?
— Просто… Несправедливо же… Его же не было!..
И тут раздался общий хохот. Подступал, казалось, подступал — и вот прорвался. Дружный, и даже как бы благодушный хохот.
И только Люся заплакала. Боря, глядя на нее, тоже часто заморгал. Склонил голову и Сергей… Что-то ему перед ней, перед Люсей, стало вдруг стыдно. Жалко ее стало. И себя вместе с ней, и друга. И все крутилась недоуменная мысль, что вот странность — столько народу собралось, пришли, сидят, с какой, собственно, целью? И ни у кого не спрашивают: что вы здесь делаете? Никто не смешон. А Люся, может, единственная, для кого все это имело смысл — случайна здесь и смешна! Впоследствии, Сергей был уверен, собрание в пересказах присутствующих превратится в хохму, в которой самое большое место будет отведено именно тому, как поднялась заступница… А может, это и верно, так и должно быть, что она одна останется в памяти?
И тут Сергей, как ему почудилось, уловил мысль нужную, важную, которую не высказать не мог.
— А что бы там ни говорили, — вновь поднялся он, — уверен, окажись сейчас наша Родина в опасности, не Кузьмин, не кто иной, а именно мой друг Борис Чибирев первый пойдет! Надо будет — за Родину, за всех, кто здесь, с гранатой под танк кинется! Не пропустит.
Сел и спокойно, уверенно посмотрел.
10
Боря не поднимал глаз на отца и мать. Стоял, потупившись, поглаживая морду Эфе, черной домашней овчарке. Эфа, поскуливая, ластилась, лизала хозяину руки.
— …Почему не хочешь, чтоб сходили мы с отцом? Как же это так, все экзамены без троек сдал, не пьет, не курит, как же исключили? — напевными всхлипами тянула душу мать. Она сидела напротив, на диване. Боря видел лишь ее полные, сомкнутые по-девичьи колени да краешек свисающего на них кухонного полотенца. — Я к депутату пойду. Мы не где-нибудь живем! То им учитель ваш не угодил… А так он тебя, когда мы ходили, нахваливал! Ты помнишь, Коленька?
Коленька, Борин отец, стоял в двери, заполняя собой весь дверной проем. Боря глаз на него не поднимал, но видел: стоит в майке, руки, как два кривых бревешка — они всегда у отца полусогнуты и чуть вперед. Смотрит не то чтоб тяжело, но серьезно. Одно слово — молотобоец.
— Завтра, отец, отпрашивайся с работы — и пойдем. Только ты, Боря, не таи, прямо скажи, если там чего еще было.
Эфа виновато, часто мигая, тянула морду. В зрачках ее Боря видел свое отражение.
— Остался на ночь в этом общежитии и сразу… Может, тебя Сережа в какую историю втянул?