Грусть и заторможенность дочери, ее слезы и равнодушие к мужу Людмила Васильевна списывала на ее положение – какие только не бывают у беременных причуды! Вот у нее, например… И она пыталась вспомнить себя, но ничего такого не находила и уговаривала себя, что просто подводит память.
Перед самыми родами Герман перевез Нюту в Москву, и Людмилу Васильевну, разумеется, тоже. Воды отошли дома, ночью, и «Скорая» увезла ее в Грауэрмана, на Арбат. У роддома была отличная репутация.
Роды были тяжелыми, затяжными, и Нюта все время плакала, беспокоясь за ребенка, и все спрашивала хмурую акушерку, а не задохнется ли он и не грозит ли ему обвитие пуповиной?
Акушерка ворчала, что все нынче «шибко умные», и кричала на нее, чтобы тужилась не «лицом», а «нижним этажом».
Наконец на свет извлекли младенца, девочку, весьма крупную, с бордовым личиком, искривленным гримасой страданий.
– Вот только на свет появляются, а уже мучаются, – тяжело вздохнула акушерка. – И зачем нам такая жизнь?
Нюта хватала ее за руку и все спрашивала, все ли в порядке с дочкой.
Ночью после родов она спала так крепко, что, проснувшись, удивилась, что лежит в больничной палате, что все закончилось, и там, по коридору направо, в детской, лежит ее дочка, с которой им предстоит сегодня первое свидание.
Она медленно дошла до умывальника, причесалась, умылась и в тревожном ожидании села на кровать – в коридоре уже слышалось хлопанье дверей и истошные крики младенцев.
Сестра завезла длинную каталку, где бочком, прислонившись друг к другу, словно запеленатые тугие колбаски, рядком лежали младенцы.
Ей «выдали» дочь. Восторг, страх, нежность и любовь, которая мгновенно, молниеносно, обжигающей волной затопила сердце, были такими яркими, такими неожиданно сильными, пробирающими до самых костей, до озноба, до ужаса, испугали ее, и она замерла, глядя на этот комок в серой пеленке и байковом желтом казенном чепчике.
«Комок» вдруг смешно скривил мордочку, стал вертеть головой и причмокивать губами.
– Корми, что застыла! – рассмеялась медсестра. – Еще налюбуешься!
Девочка никак не могла поймать губами тугой сосок, мотала головой и, словно обидевшись, вдруг уснула.
Нюта совсем растерялась и от страха расплакалась. Соседка, рожавшая третьего, объяснила:
– Буди! Тереби за щечку, щипли. И сунь ей насильно. А потом рассосет, куда денется! Жрать захочет и рассосет!
«Ничего не умею, – с горечью думала Нюта. – Не жена и не мать. Сплошное недоразумение…»
Но назавтра все наладилось, она перестала бояться встречи с дочкой и стала уже скучать и считать время до следующего кормления.