— В гостинице «Ростов», — ответил я.
Жиденькие рыжеватые брови его вскинулись так, словно он услышал нечто невероятное, почти невозможное.
— Как?.. А фронтовая дружба? Насколько мне известно, у Константина Федоровича, ну, не особняк, но… — и он оборвал себя. — Но хоть номер-то у вас приличный? Если что нужно, не стесняйтесь. Чем могу…
— Глеб Дмитриевич! — Я, кажется, понимал, что именно тревожило его. — У вас под сердцем вчерашняя, как вам думается, оплошность, когда на аэродроме вы сказали о Рагулине… Ну, вы сами знаете, о чем я говорю. Но не могли же вы догадаться, что я знаю его. Вам неприятно, и давайте не вспоминать об этом. А вы не скажете мне, где он?
— Черт возьми! — воскликнул он, не то поморщившись, не то улыбнувшись, и поднял плечи. — Хм… Вот, значит, вы какие, писатели. Все уже во мне разглядел! Мало, мало вас народ учит! — И он засмеялся, сквозь меня посматривая на лестницу и косясь на всех проходивших мимо нас. — Шучу, шучу, Виктор Сергеевич. Но как все же вы живете, научите и меня, как это у вас получается, если вы вот мне, например, в глаза говорите, что я вроде бы неотесан, хотя ведь я уже двадцать лет как в столице? Нет, нет, не отвечайте, потому что даже такому совсем смертному, как я, иногда, наверное, позволено сострить. — Он вдруг окинул меня необыкновенно серьезным взглядом, словно решаясь на что-то. — И даже хорошо! Вы меня просто выручили, что сами заговорили о нем. Тем лучше, значит, я могу быть с вами откровенным, хотя, признаюсь, боюсь как огня всю вашу пишущую братию. У вас есть пять минут?
— Если я его не прозеваю, — сказал я.
Он взял меня под руку, втащил в коридор, и мы пошли мимо дверей, мимо диаграмм, мимо шкафов с заспиртованными рыбами. Мне показалось, что Глеб Степанов нервничал и, разговаривая, все время думал о чем-то другом.
— Любопытно услышать от писателя: вы вообще как относитесь к людям, которые не пьют и не курят? — спросил он неожиданно, но тут же засмеялся и словно осекся. — Ведь прекрасный человек. Уважаемый, честный, работяга, не манкирует, добропорядочный семьянин, депутат горсовета, а вот, понимаете… — с какой-то досадой, но и как будто оправдываясь, произнес он. — Конечно, «склочный тип» — это было слишком. Это я малость… Но я нам как-нибудь расскажу о докладной. Да, на меня. Из-за каких-то паршивых моторов для инспекций. А сегодня по голове этой тюлькой. — И он горько усмехнулся. — А вы думаете, почему ваш покорный слуга сейчас торчит на лестнице, вместо того чтобы руководить совещанием? А потому, что совещание Рагулин сорвал. Да. Ну, что вы на меня так смотрите? В прямом, в самом прямом смысле этого слова: взял и сорвал. Правда, навредил-то он самому себе… Скажите, вы одобряете такое поведение?