Я снова объяснил, что мне нужно попасть в Ордынку. Они молчали. Наконец Голый, кажется, ожил.
— Н-ды… Ну-ну, — выдавил он. — Из Краснодара?
— Из Москвы, — со злостью сказал я, надеясь хоть так подействовать на них. — Из газеты.
— Лажа, — усмехнулся Голый и посмотрел на часы. — Рыбку у рыбаков перекупать? Сидор-то побольше взять надо было. Много вас тут таких.
Я протянул ему свой рюкзак. Но Голый даже не шелохнулся.
— Я говорю: с таким сидорком даром проедешься, — сказал он. — Дорогу не окупишь и на опохмел не заработаешь. — Потом повернулся к другому: — Ладно. К Румбе поспеем.
Рюкзак взял второй — весь мокрый от пота, белая рубашка прилипали к спине, под глазом синяк, на губах кривая улыбка или губы кривые, потому и улыбка, — быстро протянул руку и положил рюкзак и лодку, глядя мне в глаза робко и даже услужливо. То ли белая рубашка, то ли его тощая шеи, но он был похож на цаплю.
— Ааа… Так это, Саня, насчет Назарова, верно? — прошепелявил он. — Про убийство писать, да? На суд приехали?
Вместо «с» он говорил «ш»: «На шуд приехали?»
Я кивнул. У меня было только одно желание: добраться до какой-нибудь крыши, а не тлеть на этой дороге.
— А далеко до Ордынки?
— Неее… Полчаша. Минут шорок. Ага?
Цапля завел мотор, и лодка пошла, а я вытянул ноги и посмотрел на лиман, швырявший во все стороны золотые пригоршни, податливо разбегавшийся. Пожалуй, это было лучше, чем в машине.
— А шудить-то кого? Шудить-то кого же будут? — нагнулся и дыхнул на меня чесноком Цапля. — Кого надо, никогда не жашудят.
Вода в лимане была коричневая.
— А кого надо? — спросил я, глотая сочный, пахнущий сыростью воздух и устраиваясь поудобнее.
— А кто его убил, того и надо, — донеслось сквозь гул мотора. — Ага?
На воде было уже не так душно, как на дороге, и лиман, открываясь, становился все шире и ветренее.
— Спички у вас есть, ребята? — попросил я, разглядывая метавшихся перед лодкой птиц. Утки тяжело хлопали крыльями и пенили воду, образуя на этом всполошившемся аэродроме белые взлетные полосы.
Теперь камыш рос только островками, иногда почти круглыми. От берега было уже далеко.
— А его кто убил? — Я смотрел на смешного, ошалело отряхивавшегося нырка, который то ли от страха, то ли играя всплывал возле самого носа лодки.
— А Прохор Кривой. Ага? Еще-то кому?
— Какой Прохор? — Этот мотор стучал как будто по голове, и я наклонился ниже.
— А мужик один с Ордынки. Кривой. Бригадир ихний.
Винт рвал и даже выбрасывал из воды целые пучки водорослей. Рука Цапли, лежавшая на моторе, дрожала. Я вынул салфетку и прочел написанный Настей адрес: «Ордынка, спросить Прохора». Ветер едва не выхватил у меня этот крохотный квадратик бумаги.