— По-одлый, по-одлый, — поддакнул другой голос.
— А все они такие. Я вам, бабы, вот что расскажу, — заговорили слева. — Был у меня отчим. Такой вежливый, непьющий. Работал шофером. А сам с высшим образованием.
— Чего ж он тогда шоферил?
— А чего ж? Инженер сколько получает? А у шофера и зарплата ничего, и левачить можно, а чего ж? Мамка у меня продавщица была. А как померла мамка-то — ой, подруги! Деньги после нее остались, все мамкины сбережения, — так он нам с сестрой фиг дал! Из дома нас выжил, к тетке мы жить укатили. Мы с Ленкой тогда в школе еще учились. Боялись мы его шибко. Вот так-то, подруги.
— А, хватит об этом! Надоело, — досадливо отозвались через койку от Жанны. — Мужчины все таковы. Вот мой муж: ласковый как теленок, что ни слово у него — милая, родная. А сколько я абортов сделала из-за него, сколько раз в кожно-венерический таскалась! И каждый раз: «Прости меня, милая, не хотел, нечаянно, так вышло, в последний раз...» Я ему: «Последний-то твой раз резиновый выходит». Вот ведь что... Прикидываются они все, им лишь бы своего добиться, а дальше и трава не расти.
— Такая уж их подлая порода. Пропадешь совсем, ни за грош, ни за копеечку...
Жанка откинула одеяло с лица. Перевернулась на спину, уставилась в серый, в подтеках, с тонкой трещиной наискось, потолок. Озлилась: «Каждый раз вот так. Все одна и та же трепотня. Ноют-ноют, на жизнь жалуются, на мужей-зятей, и не надоест им, вот зануды! А сами, лишь помани, опять бегут. К тем же мужикам. Ну что опять завелись, как патефон испорченный. Выздоровеешь тут, как же. Ни днем ни ночью покоя нет... — Она поскребла ногтями свою немытую голову. — Ни ночью. Храпят, как извозчики, духотища, бормочут что-то во сне, вскрикивают. Черт-те что, а не палата...
Да-а, заснешь тут, как же! Вот и лезут в башку мысли всякие. О Витьке об этом. И о Борисове несчастном. И обо всем таком прочем. Расстройство одно. Да еще болтовня эта бабская, наслушаешься тут всякого. Стоит только одной какое-нибудь идиотство свое рассказать — и сразу, на тебе, со всех коек такой же бред посыплется. И такого наплетут, хоть стой, хоть падай. А ты потом думай лежи, тьфу! И неужели все это так и бывает? Все правда?! Весь сон пропадет с ними».
Она рывком опять перевернулась на живот, накрыла голову одеялом. «А ведь он даже узнать не захотел, где я, — раздраженно подумала о Борисове. — Ему все равно, жива я, умерла ли... — От злости у Жанки даже скулы свело. С трудом сглотнула слюну. — Вот негодяй! Толкнул меня так, что я башкой об лед трахнулась, и не заметил даже. Сволочь. А я могла и вовсе концы отдать. Да он небось не заметил даже, что я существую на земле. Что я дышу, учусь, хожу на его лекции! Я для него лишь фамилия в журнале, одна из многих человеко-единица, за которую он получает зарплату. Так, что ли? Ему что я, что какая-нибудь там лимитчица, «балующаяся» с парнями... Интересно, ходят ли к нему лимитчицы, или как их там?