Паскаль просто сказал: все, конец, и выключил проектор. Сложил его, в полной тишине скатал экран. Было около полуночи, но спать мне не хотелось. Паскаль поцеловал меня и поднялся с Антонием, унося под мышкой его коврик.
Я, может, на минутку задремала, затем мне пришла в голову мысль, неизвестно, по правде говоря, чем вызванная. Я подумала, что моя старенькая горжетка из куниц, может быть, валяется на верхней полке «пенала». Я припомнила, что сложила туда, когда мы переезжали, несколько вещей, которые не хотела выбрасывать вот так, в спешке. В памяти всплыло, как я перевязывала крафтовые пакеты, складывая в них всякое ненужное барахло. Они, должно быть, там и лежат, это высоко, и мне их не видно, я ведь скорее маленькая. Я ждала довольно долго, надеясь, что Паскаль уснет и мне не понадобится ничего объяснять ему. Мари-Мишель как раз на днях говорила, что больше всего в супружеской жизни ее пугает необходимость комментировать собственные действия, и тут я с ней совершенно согласна.
Паскаль спал не так спокойно, как всегда. Когда я вошла в комнату, он повернулся к стене. Антоний тихонько посапывал. Я встала на табуретку и вытащила из шкафа с полдюжины пакетов, на которых ничего не было написано и которые не вызвали во мне никаких воспоминаний. Не знаю почему, но я решила не открывать их в спальне и спустилась вниз. В пакетах лежали какие-то куски материи, красивая разбитая тарелка, но куницы не было. Мне бы воспользоваться своими поисками, чтобы принять наконец решение насчет всех этих вытащенных из шкафа вещей и лечь спать, но я упрямо рыскала по всему дому в поисках куницы. Был уже второй час, когда я поднялась наверх, даже не потрудившись убрать разбросанное. Такого со мной с детства не приключалось. Вопреки всему, потеряв куницу, точнее, ее след, я испытала только легкую досаду. Когда я поднялась, Паскаль спокойно спал на своем обычном месте. Антоний тоже. Дверцу «пенала» я оставила распахнутой настежь, но тревоги это у меня не вызвало. Я закрыла шкаф с ощущением полной умиротворенности. И поняла, как бесконечно покойно мне на своем месте и как бесконечно далек от меня лес. Мне казалось, что за этим, уже кончающимся, замечательным днем последуют другие такие же.
В четыре часа я, как всегда, проснулась и зажгла лампу у изголовья. Паскаль спал, Антоний тоже. Лес по-прежнему почти ничем не угрожал, но заснула я снова с большим трудом. Не очень досаждая, исчезнувшая куница все-таки не шла у меня из головы. Смешно было зависеть от судьбы вещи, на много лет потерявшейся из виду, но, если бы мне удалось найти этот кусочек меха, я испытала бы счастье успокоения: радость развязки, конец истории, нечто похожее на то счастье избавления, которое испытала Анна Австрийская, прикалывая к платью алмазные подвески.