Спим мы на третьем этаже, рядом с отцовским кабинетом, которым он никогда не пользуется. Иногда мама выбегает оттуда вся в слезах, обнаружив письмо или фотографию, не предназначенные для ее глаз. Конечно, в те годы я не понимал причины маминых слез, строил лишь догадки: наверно, в столе хранится что-то, что напоминает ей об Аврааме.
Последний этаж также принадлежит нашей семье: там только просторный чердак и маленькая мансарда. Из мансарды через низенькое окошечко, выходящее во двор, открывается очень красивый вид на заросли сирени. Мансарда забита невообразимым хламом, которому мама отчаянно пытается найти хоть какое-то применение. Она хлопочет из-за никому не нужного столика столь же ревностно, как отец семейства, ищущий место под солнцем для своего чада. К этому старью она почему-то питает чувства почтительные и нежные и, конечно, слышать не хочет, чтобы продать что-нибудь или выкинуть. Однако, загоревшись идеей поселить у себя американца и таким образом получить возможность подкормить мужа, она отбрасывает всякую щепетильность и берется за переоборудование мансарды.
Отныне она делит свое время между настоящим — заботами о сегодняшней еде — и будущим — хлопотами о комнате, которая должна будет обеспечить завтрашний день семьи. Наступление в Арденнах и бомбардировки лишь на мгновение прерывают ее отчаянные труды — она не прекращает своей деятельности и под апокалиптические взрывы.
В отличие от соседей мама решила не ставить в подвале двухконфорочную плитку. Чтобы готовить, ей нужна настоящая печь. Невзирая на опасность, она продолжает готовить в кухне, которая расположена на несколько ступенек выше, чем наш укрепленный накатом подвал, да к тому же в ней довольно большие окна. Подвал отапливается маленькой лувенской печкой, присоединенной к кухонному дымоходу.
Кроме двух главных дел, которым мама посвящает жизнь, у нее есть еще и другие, подчиненные первым, и более рискованные. Так, мама часами блуждает по городу в поисках «калорийных» продуктов. Стоит ей выйти из дома, как непременно подворачивается новая советчица, которая подсказывает ей новый маршрут, и мама отправляется за тридевять земель, полагая, что чем шире охотничьи угодья, тем удачливее будет охотник и что настоящая дичь водится лишь вдали от дома. Я не одобряю всех этих маминых занятий, особенно связанных с долгими отлучками, да и вообще меня устраивает, лишь когда она сидит со мной в нашей столовой и занимается, к примеру, своей коллекцией кулинарных рецептов. Она собирает их где придется: вступая в беседы в очередях, где проводит немало времени, слушая радиопередачи и даже занимая разговором «юных приятельниц», имеющих дело с военными и потому располагающих секретами американской кухни. Она утверждает (в явном противоречии со своей франкоманией), что на англосаксонскую кухню возводят напраслину. И в самом деле, она иногда готовит нам экзотические блюда, которые мне очень нравятся. До сих пор я помню, например, превосходное печенье с честером. Возможно, это печенье особенно запомнилось мне в связи с необычной гостьей, посетившей нас в тот день: ее визит вызвал много волнений, к которым прибавились еще и другие, уже не имеющие к ней отношения. Отец привел в дом мадемуазель Ремушан. Событие чрезвычайное, потому что никто в целом городе, за исключена ем моих родителей, не отлучается из дома без крайней нужды. А Фанни Ремушан живет на другом берегу Мааса, практически в деревне, то есть в относительной безопасности. У нас же она попадает, что называется, в самое пекло.