— Я — голландка и гугенотка, — возражает мадам Балластуан, — вот уж несколько веков, как мы не читаем розария.
— Но зато вы без конца наводите блеск в квартире. Время, которое вы не тратите больше на поклонение идолам, уходит на чистку медной посуды. Мужчины всегда ставили ловушки женщинам с помощью зеркал: «Если вы хотите любоваться своим отражением в медном подносе — надо, чтобы он блестел», — и мы доводим его до блеска. А в конце концов они же попрекают нас этим отражением, когда мы перестаем им нравиться. Что сказал ваш Оливье, уходя? Ну по крайней мере подумал? «Посмотри на себя в зеркало».
Мадам Балластуан могла бы быть матерью «девочек» при условии, что довольно поздно обзавелась бы детьми: она на пороге пенсии. Хоть она так же, как Антуанетта Клед, неспособна быстро и умело выполнять свою работу, Каатье наделена другими талантами: она очень организованная, педантичная и, несмотря на иностранное происхождение, безупречно грамотна. Ей бы хотелось, выйдя на пенсию, открыть магазинчик готового платья, но «девочки» отговаривают ее, видя в этой затее серьезную угрозу тому боевому духу, который они пытаются в ней разжечь.
— Не представляю себе; чтобы ты целиком была занята этими безумными женщинами, — говорит Мари-Мишель.
— А может, на самом деле, Каатье могла бы вести полезную работу, помогая этим женщинам разобраться, что к чему…
— Силь, — говорит Ева, — не будь наивной. Извини, Каатье, но я думаю, не с твоей подготовкой пробивать броню этих женщин в квадрате.
— Конечно, — охотно соглашается мадам Балластуан.
Надо сказать, что Каатье Балластуан своего рода полигон для Евы, как была Испания для нацистской Германии. Ева испытывает на ней эффективность приемов, стратегию и тактику. Разумеется, Каатье — почва более подходящая, чем, например, Антуанетта, совершенно лишенная жизненных сил и энергии, она слишком быстро со всем соглашается. Личная жизнь Каатье для «девочек» образец «дурной жизни»; последовательная капитуляция их секретарши перед мужчиной — вечный повод для скандалов. Она дважды выходила замуж за одного и того же не слишком серьезного человека, на чей счет уже через две недели после свадьбы у нее не оставалось никаких иллюзий. Занятия филологией странным образом привели мсье Балластуана к тому, что, прикрываясь дипломами своего друга фармацевта, он изобрел какой-то бредовый психосоматический способ лечения опавшей груди. Жена его долго пыталась уяснить себе, что толкнуло его на этот путь: дух наживы, тоска по научным изысканиям или специфический интерес к самому предмету. Она вышла за него отчасти по любовной склонности, но больше потому, что поддалась обаянию его фамилии, в которой ей виделись переливы всей маринистской живописи. Надо сказать, она тоже была лингвисткой. Носить фамилию Балластуан для скромной учительницы французского языка из Дельфта, урожденной Ван Перетц, было слишком сильным искушением. Семья ее вконец разорилась, и она приехала ненадолго в Париж отдохнуть вдали от убитых горем родителей и здесь вдруг связала себя невероятно тяжкими брачными узами.