Как-то жарким утром я увидела одиноко сидящую на скамейке Каатье Балластуан со стопками книг и кипой бумаг по бокам. Вся залитая солнцем, в своей соломенной шляпе, джинсах и цветастой блузке она выделялась в сквере огромным ярким пятном. Французы считают, что она «совершенно безвкусно одевается», однако, стоит ей оказаться где-то на лоне природы, пусть даже ее подобия, она сама становится как бы частью пейзажа.
Терпеть не могу неожиданно встречать сослуживцев вне работы, но не успела я сделать и шага в сторону, Каатье уже увидела и позвала меня.
С тех пор как Оливье исчез из ее жизни, она сильно сдала. «Девочки» толкают ее на развод, чтобы она «наконец взяла себя в руки», но ее это только смешит.
— С кем вы хотите, милые, чтобы я развелась? С Оливье Балластуаном? Все, что у меня от него осталось, — это фамилия, а ничего лучшего у него и не было. Я урожденная Ван Перетц, в устах голландца это звучит не хуже прочего, но ведь вы же станете произносить «Ван Перец», и мне придется репатриироваться.
Я думаю, не будь Неле, она тяжелее перенесла бы отсутствие Оливье, больше похожее на смерть, потому что она даже не представляет себе, где он может находиться, но тайна его отсутствия словно бы обновляет и освещает тайну фотографии: а вдруг одна тайна даст ключ к другой? Это стало своего рода спортом для мадам Балластуан, ее наркотиком; она организовала свою жизнь, буквально воссоздала ее вокруг портрета Неле на фоне средневековых скульптур; она никогда не расстается с фотокарточкой — всюду возит ее с собой, ставит на свой ночной столик.
Она давно совершенно уверена в том, что собор, конечно же, Шартрский. Все свободное время Каатье проводит в этом городе. За те годы, которые она посвятила собору, она сделала тысячи фотографий пилястров, пытаясь найти точный угол взгляда на «грот». Шартр стал ей теперь гораздо роднее Дельфта.
При моем неожиданном появлении она очень оживилась:
— Присядьте рядом со мной.
Каатье отодвинула в сторону «Историю готического искусства», посвященную французским витражам, и переложила на другое место дюжину листков, исписанных ее мелким и аккуратным, но неразборчивым почерком.
— Я живу вблизи Алезиа, знаете? Едва рассвело, жара прогнала меня вниз с моего седьмого этажа. Все свои материалы я захватила с собой. Как здесь спокойно, вы не находите? Только прохожие, а так кругом никого.
Я сомневалась, стоит ли ей отвечать. Для меня спокойствие не связано с деревьями и птичками, я не могу назвать спокойным место, где каждую минуту есть риск с кем-нибудь неожиданно встретиться. Я листала «Историю готического искусства» — труд солидный.