Я мало спала в это время. Кроме тех занятий, о которых я говорю, я еще переписывала от руки все письма Грациенны. Почему от руки? Не могу сказать. Быть может, я, как те каннибалы, которые съедают людей в надежде присвоить себе их достоинства, надеялась, что немного свежести достанется и моей собственной коже. Процедура была мучительной, хотя переписывание текста, за который не несешь ответственности, — занятие, само по себе успокаивающее. В письмах Грациенны было что-то убаюкивающее, их лейтмотив был нежным и бесхитростным. Не отдавая себе в этом отчета, я сама добавляла «люблю тебя, люблю, люблю» к тем довольно многочисленным «люблю», которые открывали и заканчивали послания; я писала все быстрее и быстрее, как обезумевший паровоз, пущенный по наклонной плоскости, пожирает километры и километры неизвестного пути. Закончив эти упражнения, я уже не знала, на каком я свете, меня шатало, я прятала свои копии между пальмой и филодендроном. Повторяю, у меня не было никакой задней мысли об отмщении, я и не думала собирать какие-нибудь доказательства против Александра, просто мне надо было немедленно заполнить пустоту в мыслях, образовавшуюся после шока.
Однажды утром, пряча свои записки, я увидела вдруг жалкое маленькое растеньице, умиравшее от жажды в пустом стакане: отросток аралии, который я сунула в воду как раз перед тем, как обнаружила письма Грациенны, и о котором забыла, не замечала его, даже поливая соседние цветы, будто изгнала из своего сознания за то, что он слишком был связан с событием недопустимым. Вода давным-давно испарилась, оставив бурые разводы на стенках стакана. Нежные листочки побега, покрытые пятнами, напомнили мне собственное лицо. Я почувствовала себя матерью, которая бросила своего ребенка ради каких-то недозволенных удовольствий и по возвращении нашла его больным; огромная, родившаяся из жалости и угрызений совести, материнская любовь бурлила во мне.
Лицо Антуанетты, когда она рассказывала мне об этом, еще хранило следы пережитых эмоций, волосы были всклокочены так, будто всю бессонную ночь она нервно их теребила.
— Наполняя тот стакан водой и снова опуская туда гибнущий стебелек, я вдруг почувствовала себя очень далеко от Грациенны и Александра. Не то чтобы совсем от них отрезанной, а уехавшей в какой-то бесконечный отпуск, я — на теплоходе, они — на пристани. Они могли махать мне платочком или, наоборот, уходить, не прощаясь, чтобы скорей вернуться к своей любви, в свой магический круг или в свой воздушный шар, чтобы пристегнуть ремни и лететь в межпланетное путешествие, — мне стало все равно, единственно важным было вернуть к жизни три мертворожденных листочка, помочь им вновь стать зелеными, пустить корни, вырасти и разветвиться. Я вновь обрела благодатные силы, чтобы все вынести: мужество выстоять, дар внимания, бескорыстную преданность, полную отрешенность ото всего, что не есть любовь, волю к преодолению любых препятствий.