Ждать пришлось довольно долго — часов на стене не было, а его собственные сняли, Федор Иванович только приблизительно мог судить о том, сколько прошло времени.
Наконец в прихожей хлопнула дверь и появился довольный, улыбающийся Снегирев: он потирал руки, будто с мороза, и хитро косил глазом на привязанного к креслу пленника. Вместе с Сан Санычем вошел маленького роста толстый человечек в темном долгополом пальто и с объемистым кейсом в руке. Сняв шляпу, он обнажил поросшую по краям седоватыми волосками блестящую лысину и сразу же заявил:
— Работать будем в темпе, у меня сегодня мало времени.
Он скинул пальто, под которым оказался белоснежный докторский халат, вытащил из его кармана стетоскоп и подошел к Федюнину. Расстегнул на его груди рубашку, тщательно послушал сердце и легкие, потом жесткими холодными пальцами шире приоткрыл веки и заглянул в зрачки, подсвечивая себе маленьким фонариком с зеркальцем, как у офтальмолога. Глаза у Израиля Львовича были острые, колючие, как буравчики, и Федору Ивановичу сделалось немного не по себе — зачем они притащили врача? Будут пытать, а доктор должен его откачивать?
— Ну как? — нетерпеливо поинтересовался прохаживавшийся позади Израиля Львовича советник.
— В норме, — лаконично ответил тот, раскрывая свой кейс. Внутри он напоминал детскую складную книжку со множеством отделений.
Федор Иванович с ужасом увидел, как врач достал большой, тускло блестевший вороненой сталью и сиявший хромированными деталями пистолет с искривленным, приплюснутым на конце стволом.
— Вытянет? — продолжал допытываться Снегирев.
— Всажу прямо под язык, безыгольным инъектором, — что-то делая со своим орудием, усмехнулся Израиль Львович. — Так быстрее. Приготовьте бумагу, лампу и аппарат. Ребята пусть посидят в другой комнате… Да, дайте еще тряпку или платок!
Федор Иванович сжался в ожидании неизвестного и страшного. Тем временем доктор поставил на стол сильную лампу, направив ее свет в лицо пленника, сунул в ухо крохотный наушник-горошину, а Снегирев подал ему тряпку, которую принес один из охранников с кухни.
— Нуте-с, приступим? — Израиль Львович ловко ухватил пленника за челюсти и, одной рукой вытащив съежившуюся в его умелых пальцах грушу, другой быстро вставил Федору Ивановичу между зубов распорку, не позволявшую закрыть рот. — Спокойнее, спокойнее, я не собираюсь причинять вам боль. Извольте вести себя пристойно. Ну-ка!
Приговаривая, он пинцетом сдвинул в сторону язык Федюнина и сунул ему в рот кривое сплюснутое дуло своего непонятного пистолета. Раздался шипящий щелчок, Федор Иванович почувствовал, будто ему крепко саданули чем-то тупым между нижней челюстью и основанием языка. Он хотел дернуться, выгнуться и разорвать ремни, чтобы вцепиться в горло этому ненавистному — уже успевшему стать ненавистным — маленькому лысому еврею в белом халате, но мутная пелена быстро начала застилать глаза, и словно изнутри мозга стал подниматься клубящийся темный туман, заволакивая и гася сознание…