Ну, не умниками же их именовать!
И вот в 1905 году с поразительной синхронностью в двух соседних селах прошли два сельских схода. Жители «сельца Стрепетовки» выказали, если верить официальной бумаге, дошедшей до наших дней, бездну благоразумия и верноподданничества: попросили власти переименовать село в Николо-Александровское. В благодарность святому Николаю Угоднику, чьим тезкой являлся действующий самодержец, и отцу действующего, с чьего соизволения на бывших царских землях позволено было селиться «выделенным» безземельным крестьянам Большого Прикумья. Сами же на себя и накликали. Николо-Александровское — разве ж могли большевики через четверть века придумать более подходящее место для высылки инакомыслящих и инакодействующих, этого царского охвостья?
Соседи же их ума показали больше, чем дури.
«Село наше называется Дудаковка (всё тот же волостной писарь, видать, трижды переписывал — под общую диктовку и под угрозой быть обнесенным на сабантуе по прошествии схода), что позволяет соседям нашим обзывать нас, его жителей, неприличным прозвищем…», — писали они в коллективном прошеньи на монаршье имя. — «В связи с этим нижайше просим дать нашему селу наименование Ново-Романовки…».
И тут, правда, без кое-чего царственного не обошлось…
А ведь прозвище, обратите внимание, названо вслух так и не было! Догадайтесь, мол, сами — ни ухо высокородное, ни глаз державный и зоркий оскорблены им не были.
Какие же они дураки? — мастера слова, да и только. Гоголи и Белинские в одном лице.
Впрочем, мастер слова он всегда и есть мал-мал дурак — заслоняя собой всех остальных дураков Отечества.
Шёл, повторяю, девятьсот пятый год… Чем горше и кровопролитнее поражения, тем больше угару и патриотизма. И тем он тотальнее, всепроникающе: доходит не только до волостных грамотеев, до мастеров слова, но и до самих дураков — до тех, на ком воду испокон веку возят.
Дудаковка, кстати, осталась. Ею стали называть теперь уже не основное селение, получившее столь царственную фамилию — за двенадцать лет до отмены царизма — а расположенный неподалеку крохотный поселочек. Мальчиком, лет пяти, я оказался в этом сельце. Мы ехали на быках. В телеге была мука — ехали, наверное, из города, с мельницы. А самый короткий путь из города в Николу — через эту самую Дудаковку, всего семнадцать километров. В телеге моя мать и ее подруга. Нет, все-таки ехали не с мельницы, а скорее всего с городского базара: видать, продавали муку, да всю не распродали. Потому как в памяти моей засело: женщины боялись, что нас кто-то догоняет, на бричке, запряженной парой лошадей — чтоб деньги отнять. И они настегивали палкой быков, а тем хоть бы хны: как шли себе вперевалку, так и шли. Пароконная бричка в темноте с грохотом поравнялась с нами, пьяные мужики, сидевшие в ней, замахнулись на нас кнутом, мать спрятала меня под подол, женщины и сами вжались в мешки, почти сровнялись с ними. Женщины-то ничего, смирные, только перепуганные до смерти, а вот один из быков, могучий бригадный старожил по прозвищу Пан умудрился вывернуть из ярма необъятную свою, как у пожилого оперного баса, шею, и поддеть крутым, полированным, словно это позлащенная слоновая кость, панским рогом обгонявшую его конягу. Коняга, и без того уже накрученная кнутом и матюками, рванула, увлекая за собою и бричку, и напарницу, преследователи наши чуть не полетели вверх тормашками.