— А что ты натворил-то?
Коньяк снова бесшумно маслянисто скапливался на дне стакана.
— В том-то и дело, что ничего! Ни за что закрыли.
— Все так говорят, но так не бывает, чтобы совсем ни за что.
На секунду я замер, понимая, что стал участником какого-то архетипического тюремного разговора. Сколько миллионов людей подобным образом отвечало на подобные вопросы! Но эти родимые пятна рефлексии легко смываются коньяком.
— Бывает. Привез я сюда в отделение старичка, бухнулся он тут на колени перед одним майором, а через пару дней майора того раздавило самосвалом.
Сокамерник тоже выпил.
— Слышал я эту историю.
— Ну вот. Я только шоферил ни сном, ни духом, а меня цап — сообщник. — Я захихикал, прикладывая к виску стакан.
— История какая-то мутная, — задумчиво проговорил человек в майке, откидываясь на подушку. — Меня Николаем зовут.
— Очень приятно.
— Я слышал, там трое человек было в машине?
— В самосвале? — Не понял я.
— Нет, в гаишном «форде».
— А, который Анну Ивановну сбил?
— Трое, и все пьяные. Сильно. — Он смотрел на меня, внимательно прищурившись.
Я выбросил из стакана в рот последние коньячные капли.
— Я с самого начала это знал. Вернее, старик мне сказал, Ипполит Игнатьевич. Он же судиться хотел.
— Да, а ему здесь все перекрыли. Отказывают в возбуждении дела.
Я вздохнул:
— Честь мундира.
— Да какая там честь, на нары никому не охота, вот и отмазывают мужиков. Без этого нельзя. Сейчас их отмазывают те, кого они в прошлом году отмазывали.
— Круговая порука, — опять вздохнул я. Мне еще хотелось коньяку, для полного восстановления гармоничных отношений с внешним миром. Я даже как-то перестал концентрироваться на мысли, что нахожусь в заключении и судьба моя неясна.
— Круговая-то она круговая, только все пошло в этот раз не по тому кругу. У них. — Он снова закурил.
— Да.
— Не куришь?
— Нет.
Он медленно, обдумывающе затягивался.
— Говорят, первым пострадал тот, кто сидел сзади. Он вообще шофер, но ему велели пересесть.
— А, он выпал с балкона. Я слышал, — кивнул я.
— Да. Напился, пошел прогуляться, он на старой квартире жил на первом этаже, и по привычке прямо из окна шагнул на улицу, так ближе к киоску. Переломы, но живой. Через пару дней — Рудаков.
— Это перед ним Ипполит Игнатьевич стоял на коленях.
— Вот-вот, просил старик — сдайся по-хорошему. Не захотел Рудаков, и — вдребезги!
— А третий?
— Что третий?
— Вы сами сказали — их трое было. С третьим ничего не случилось?
Он затянулся.
— Пока не слышно. Пока, я думаю. А старик исчез.
— И они тут почему-то убеждены, что я знаю куда, — сказал я с искренним возмущением в голосе.