И тут я увидел удивительное сквозь просветы в кроне.
Нина перебегала Тверской в обратном направлении.
Она приближалась решительным шагом, распахнув полы своей роскошной белой дубленки, сдвинув на затылок дорогой расшитый платок, уверенно ставя ноги, как будто каждым шагом вдавливала в асфальт металлическую кнопку.
Я знал эту походку. Это — охота, это принятое решение.
Возможно, Нина что-то решила сообщить Гукасяну, но у меня мелькнула мысль, что она заметила меня и теперь хочет выяснить отношения со мной.
Я пришел в ужас.
Совершенно не знал, хочу ли этого выяснения. Знал только, что страшно, окончательно, бесповоротно убит, раздавлен.
Стал еще глубже запрятываться в холодную хвою.
Нина приближалась. Она уже была так близко, что я сквозь переплетение веток видел блеск ее глаз. И в этот момент, она резко повернула направо, и пошла по ступенькам вниз на бульвар.
Ни то ни другое. Ни я, ни Гукасян. Может, к себе в ИМЛИ, на Воровского, но уже почти ночь.
Краем левого глаза я увидел, что распахивается дверь «Армении» и выходит Рудик. Держа в руках пакет. От него до Нины было где-то тридцать, даже меньше шагов. Поверх автомобильных крыш замерших перед светофором, ему была отлично видна сцена, на которой разворачивались события. Я тоже, прячась от приближающейся Нины, зайдя елке слишком в тыл, был у него как на ладони. И, удивительно, в этот момент никого больше на этом оживленнейшем куске московской земли больше не было.
Но Рудик вел себя странно: склонив голову, рылся в пакете, вынесенном из магазина. Что, проверял количество звездочек на бутылке?
Наш динамичный любовный треугольник застыл в мгновенном равновесии и тут же развалился, освобождая предоставленную случаем сцену.
Я осторожно вернулся на противоположную сторону елочного тела, Нина решительно процокала каблуками по ступеням и ступила в тень бульвара, не увидев ни меня, ни Рудика. Она явно была занята мыслями, не имевшими отношения ни к нему, ни ко мне. Он остался стоять со склоненной головой у стеклянной витрины, все роясь и роясь в пакете.
Дождавшись, когда белая дубленка уплывет достаточно далеко по сумрачному бульварному туннелю, я бросился на узкую дорожку, идущую вдоль бульвара параллельно основному руслу.
Несчастный Рудик меня не заметил, и я с облегчением забыл и о нем, и о его странном поведении и стал красться за призрачной белой фигурой.
Если она обернется, шеренга деревьев, отделяющая основную аллею от моей боковой, пусть и редкая, меня прикроет. На моей стороне свежий, прохладный мрак и каждый погасший фонарь мне брат.