Но Васе встретился Мариан. «Он первый и единственный мужчина, который вызывал и продолжает вызывать у меня дрожь в коленках», — сказала как-то сестричка после их свадьбы.
Дрожь в коленках! У принцессы Рудлог!
Тогда она фыркнула, а сейчас понимала ее и грустила, шевеля пальцами в теплой воде, легко поглаживая себя по рукам, животу, по бедрам и вдыхая знакомый запах лаванды, чуть настойчивый и навевающий мысли о каменистых и сухих, жарких, щедро политых солнцем холмах, где гуляет ветер и терпко пахнет цветами и травой.
Конечно, дрожь в коленках. Достаточно вспомнить, как они иногда замолкали во время общего разговора и смотрели друг на друга так, что всем становилось неудобно, или как барон, проходя мимо жены, поглаживал ее по шее, и Вася прикрывала глаза, мгновенно туманящиеся странной мечтательностью, или как вдруг пропадали посреди дня, и младшие хихикали и шептались.
Однажды Ани застала их в саду — в середине октября, днем, когда погода стояла сухая и солнечная, но было уже холодно. Вышла прогуляться. И прогулялась — так, что смущенная и негодующая почти бежала обратно к дому, а перед глазами стояла сестра, с неаккуратно задранной длинной юбкой, с запрокинутой головой, прижатая спиной к старой яблоне, всхлипывающая и как-то беспомощно цепляющаяся за резко двигающегося, обхватившего ее, вбивающегося в нее Байдека. Неужели вожделение так сильно, что Васе, с ее воспитанием, и Мариану, офицеру Севера, было не дотерпеть до спальни? А если бы в сад вышла не она, Ангелина, а кто-то из младших? Или отец? Или слуги? Что же это за чувство, которое так действует на здравый смысл, гордость, воспитание, чувство долга, ответственность?
Ангелина плеснула ладонью по воде, поболтала ногами. В купальне она не зажигала свет, и глаза отдыхали, да и спокойно становилось и тепло. Напряжение спадало, а с расслаблением возвращалась и способность связно мыслить. Ей подобное не грозит. Абсолютно.
Ани не любила ни мягких тканей, ни сладких строк любовных поэм, и пища должна была питать, а вкус — дело десятое. Ей не хотелось остроты чувств, как Марине, она не была поглощена учебой или спортом, как Алинка с Полей, и не находила удовольствия в рисовании, как Каролиша.
Единственной ее любовью была ее семья. И это она про себя знала точно.
Семья.
«Василина, Васенька, сестрички мои родные. Как вы там — без меня? Боги с ней, с короной, хотя очень хочется понять, почему выбрана была не я, а Василина. Что со мной не так? Где я недоделала, недоглядела, недостаралась?
Три недели — страшный срок. Я здесь, в безопасности, а что там — только Богам известно, а Боги молчат. Может, Васюту уже сожрали акулы из парламента, и она не выстояла, не смогла отбить свою независимость. Вдруг в стране уже гражданская война? Или, не дай Боги, с семьей что-то случилось? Во дворце ведь как на ладони, было бы желание причинить вред, а способ найдется.