Иногда женщина плакала и просила прощения, что не доглядела. Потом снова пела, возвращая его в сознание, и обещала, что найдет выход, хоть сама и не имеет права трогать гору.
Иногда он думал, что это песни смерти, иногда — что игры обезумевшего сознания.
Была надежда, что со смертью Седрика заклятие падет. Нет, не пало.
Пало оно, как Чет узнал позднее, когда два проклятых трона опустело и сила крови Рудлог перестала сдерживать гору.
Он, растворенный в небытии, потерявший счет времени, медленно угасающий и ждущий смерть как прихода ласковой и милосердной матери, с давно уже перегоревшими и забытыми чувствами, запомнил только оглушительный нутряной вой лопающейся горы, ударивший по глазам свет, полет кувырком куда-то вниз, боль, восхитительную невыносимую боль от ломающихся крыльев и ног, холод катящейся вместе с ним лавины.
Сколько-то он пролежал без сознания.
Очнулся, жадно глотая свежий воздух, от которого голова болела так, что, казалось, еще несколько вздохов, и она лопнет.
Боялся открыть глаза — так больно было от света даже с закрытыми, и тыкался мордой вокруг, полз червяком, волоча за собой переломанные крылья, лизал сухим языком грязный, смешанный с каменной крошкой снег, чтобы хоть немного жидкости попало внутрь.
Была мысль просто лечь и умереть, но Четери был воином, лучшим из воинов, и не мог не сражаться.
Внизу снег стал таять, и второй раз он очнулся уже ночью, в луже холодной воды, и почти всю ее выпил. Когда пил, почувствовал привкус крови, и пополз на него.
На тушу первого горного барана наткнулся через несколько десятков метров, но полз до нее, останавливаясь и почти умирая от слабости и боли, полночи.
Сожрал за один укус и даже не почувствовал.
Следующий раз очнулся днем, солнце грело истерзанную шкуру, питало ауру, но он был так слаб, что лежал, не шевелясь и согреваясь, до вечера. А потом снова пополз на запах крови.
Ему повезло — в мешанине камней и тающего снега он нашел переломанное стадо. Лавина была такой силы, что даже легендарная живучесть горных баранов не спасла их. А он… он был покрепче этих животных.
Живая кровь подошла бы лучше, но выбирать не приходилось, и он грыз одну тушу за другой, чувствуя, как отступает боль, как сила возвращается в мышцы и срастаются изломанные кости. Так, на этом кровавом могильнике, он как падальщик, пропасся четыре дня. И только почувствовав, что восстановился, решился на полет.
Ему нужно было увидеть землю сверху, чтобы понять, что он не мертв, и что падение горы и последующие дни не привиделись ему в предсмертной агонии.