В лице Крессуэлла я впервые встретил человека, который для достижения своих целей избрал образ жизни, близкий к моему. Но, хоть сам я привык к трудностям и лишениям, меня все же удивляло и возмущало, что в одном городе со мной живет человек, прославивший себя (и, бесспорно, свою родину — Новую Зеландию) как автор «Пути поэта», уже немолодой, сорокалетний, и он должен тоже перебиваться, не имея верного куска хлеба. О том, как ему жилось на побережье Северного острова, он написал сам, со всегдашней своей откровенностью и наглядностью; а я могу только добавить кое-что, чтобы объяснить, в чем состояла разница нашего с ним положения. Мы оба были счастливцами, потому что имели крышу над головой, но этим поверхностное сходство между нами исчерпывалось. Крессуэлл сначала попытался было вести бродячую жизнь босяка, в прямом смысле этого слова, но потом получил в безвозмездное пользование маленький летний домик на берегу, который предоставили ему владелицы, пожилая вдова с дочерью, очень милые, интеллигентные люди, я с ними тоже был знаком; их подвигло на этот добрый поступок чувство уважения и дружбы к Крессуэллу, человеку и поэту; так что за несколько месяцев до нашего с ним знакомства он туда вселился и на три года с лишним был освобожден от заботы о том, где ему жить. Я уже упоминал, что его жилище было просторнее и комфортабельнее моей будочки; когда же я узнал, каким образом оно ему досталось, я еще больше позавидовал тому, как его ценят и уважают. Сам я, отвергнув предложение родителей устроить мою жизнь, определить работником на молочную ферму, жил в постоянном страхе, что они, того и гляди, выставят меня из своего домика. По ночам у меня бывали кошмары, днем я постоянно ходил с сознанием, что мать с отцом сердиты на меня за то, что я, как они считали, с безрассудным упрямством продолжаю губить попусту свою жизнь. (Отец эти слова, насчет того, что я гублю свою жизнь, повторял до самой смерти.) Я знал, что со дня на день они могут под предлогом перестройки развалить домик и отправить меня на все четыре стороны искать себе другое пристанище.
Но, отвлекаясь от этих опасений и от тесноты, я все-таки жил гораздо лучше Крессуэлла: во-первых, у меня были сад и огород, а во-вторых, я получал пособие по безработице, которым со временем заменили заработки в дорожных бригадах. У меня редко бывали дни, когда я не знал, чем буду кормиться, а такая забота постоянно донимала Крессуэлла. У него имелись друзья, которые время от времени оказывали ему помощь; были знакомства, благодаря которым он раздобывал уроки, готовил к экзаменам детей в богатых семьях; и на радио ему иногда выделяли время для передач, за которые он получал мизерную плату, несмотря на то что у него был прекрасный голос, и он замечательно читал стихи, и выбирал интереснейшие темы; некоторые из его декламаций и радиобесед (обычно про поэтов и поэзию), на мой взгляд, остались непревзойденными за всю историю радиослужбы в нашей стране, и это при том, что передачи тогда еще даже не записывались и все шло в эфир «живьем». Бывало, под вечер Крессуэлл вдруг появлялся у меня на пороге вне себя от возмущения: водитель автобуса не согласился, чтобы Крессуэлл заплатил ему за проезд «завтра», и вот теперь он опаздывает в город на радиопередачу. По счастью, он обычно выходил из дому сильно загодя, особенно если ожидались затруднения с покупкой автобусного билета, и я не помню случая, чтобы его передача не состоялась. Правда, один раз, когда я сам вынужден был занимать для него деньги, я позволил себе заметить, что ему и нужно-то всего пенни на телефон: пусть позвонит на радио из ближайшего автомата за несколько минут до своего выхода в эфир и попросит их там подсоединить радиомикрофон прямо к трубке. Помню, он язвительно похвалил меня за то, что я так хорошо разбираюсь в технике,— сам он демонстративно ничего в ней не смыслил. (Надо сказать, что я мог слушать радио только благодаря знакомым по бригаде, у которых были приемники на кристаллах и наушники. И позднее, когда я сам в течение целого года писал для радио еженедельный комментарий, другого способа послушать передачи у меня по-прежнему не было — если не считать громкоговорителей в магазинах; да еще я иногда вечерами топтался под чужими окнами, напрягая слух, чтобы уловить какое-нибудь интересное замечание, рекламу или музыку, про которые я потом мог бы что-нибудь написать в своем радиокомментарии.)