– А я тебе говорю, ерунда это, – горячился первый, помоложе. – Не такой Крейстер человек, чтобы сам себя загубить. С чего бы это ему свой дом подпаливать? Да еще со всей семьей, с дитями малыми.
– Чужая душа – потемки, – рассудительно прогудел второй, размеренно загребая со стоявшего перед ним блюда рассыпчатую, курившуюся паром полбяную кашу и отправляя в оправленный бородой широкий рот. – Бают люди, сам не свой Крейстер в последнее время стал: изменился, нос задрал. Как будто его старшиной цеха поставили, а то и выше бери. Давеча я к нему за помощью заходил, хотел сына в его мастерской пристроить. Куда там, – махнул рукой бородач.
– И все одно, – возражал молодой. – Нечисто дело с этим пожаром. Нечисто. А страже нашей лишь бы все на самогубство списать; конечно, это легче, чем душегуба искать.
– Оно, может, так, а может и не так, – подвел черту под спором старший.
Ройс, продолжая вполуха прислушиваться к разговору мужчин, перешедших от несчастного случая с семьей неведомого Крейстера к городским сплетням, неспешно пил молоко, обдумывая планы на грядущий день. Если сведения Клауса верны и герцог Вердозо до сих пор не вернулся в Арс, у Феликса есть время, чтобы добиться аудиенции короля. Однако одна из истин, выученных им на собственной шкуре, была в том, что надеяться на глупость или медлительность врага – удел дураков. Поэтому действовать надо так, словно герцог уже получил вести о смерти Энцо и теперь направляется в столицу, обуреваемый жаждой мести.
– Господин желает еще чего-нибудь?
Феликс очнулся от раздумий над опустевшей, как выяснилось, чашей, поднял взгляд и узрел перед собой миловидную служанку. Как бишь, ее звали? Лимейя?
– Может, господин желает медовых коржиков? – служанка стрельнула в него лукавым взглядом. – Тетушка Пизанна печет такие замечательные коржики, а с молоком – это просто объедение.
– Нет, спасибо, Лимейя, – Ройс поднялся со скамьи. – Мне пора в город. А медовых коржиков я обязательно отведаю.
– Ламейя.
– Что?
– Меня зовут Ламейя, господин, – девушка взметнула заплетенными в косички волосами, отчего-то хихикнула, развернулась и бросилась на зов хозяйки таверны, которая сразу начала ей выговаривать за какой-то проступок.
Феликс вышел на залитый утренним солнцем двор, с удовольствием потянулся, подставляя лицо утреннему, еще не жаркому, солнцу. Солнечные лучи ластились к нему, словно желтые пушистые цыплята, ожидающие от хозяйки, что она рассыплет перед ними вкусные зерна. В центре подворья на лавочке сидел Тобальд, что-то мастеривший из деревянного чурбачка.