Но прокурор Троекуров держался стойко, несмотря на все оплеухи. Только раз Эдику удалось увидеть в его уверенных волчьих гляделках ясное и полное тоски отчаяние. Всего раз — и только. Это случилось в стенах Российского музея, во время следственных действий, куда Эдика привезли под охраной чуть ли не роты ОМОНов. Целый день Эдик ходил по своему Центру реставрации, постоянно натыкаясь на испуганные взгляды своих подчиненных реставраторов, стоявших навытяжку с кистями в руках рядом со своими картинами. И с удовольствием объяснял — пусть хитрому и настырному, но тупому в определенном жизненном смысле — прокурору Троекурову технологию подделок. Ему было, чем гордиться. Не один десяток ноу-хау, или новых технологий, на уровне изобретений — если б он рехнулся настолько, чтобы регистрировать эти изобретения, за вшивые копейки, которые с него бы еще и содрало государство. Эдик скромный. Ему больше по душе скромные миллионы долларов, чем громкая и пустая слава российского изобретателя.
Эдик показал прокурору и вибростенд, и тепловую пушку, и генератор горячего озона, и мощные ультрафиолетовые излучатели, выдающие в полчаса двухгодовую порцию естественного ультрафиолета, да и еще не один десяток устройств, концентрированно выдающих на свеженькие копии порцию вредных, старящих ее воздействий, выдающих несколько сотен лет за несколько суток максимум, так, чтобы на выходе получилась старенькая такая, ветхая даже картина, полная ровесница оригинала, согласно даже химии и микроскопии.
Затем Эдик с законной гордостью объяснил Троекурову технику высшего — на сегодняшний день — копирования. Последний писк японской научной мысли, цифровая видеокамера с высочайшей и высокоточной цветовой передачей, мощный компьютер, сканер и огромный. По спецзаказу, монитор. Компьютер непрерывно корректировал художника-копииста и по линиям, и по цвету, вплоть до самой микроскопической мелочи. Это позволяло достичь полной визуальной идентичности копии и оригинала. Ну, полнейшей. На глаз отличить невозможно. Сам реставратор уже не видел, где надо чуть добавить цвета или на долю миллиметра передвинуть точку-линию, но компьютер неумолимо и безжалостно высвечивал на мониторе его огрехи. Правда, по мнению все того же компьютера, полной идентичности достичь все равно не удавалось, но его мнение вместе с памятью об оригинале стиралось после изготовления каждой копии, поэтому хихикать поначалу принялись реставраторы, сообразившие первыми, почему это их начальник, прикованный наручником к здоровенному омоновцу, такой радостный, словно это омоновец к нему пристегнут. Различить копию и оригинал после уничтожения компьютерного «скана» и искусственного старения копии было практически невозможно. И когда ничего не понявший Троекуров, возбужденный, как собака на следе, спросил Эдика: — Ага! Понял! Значит, вы оставляли себе копию, а оригинал продавали? — тут заулыбались и омоновцы. Тоже сообразили, ребята ушлые. Сначала докажи это, прокурор. Признаваться — дураков нет. Эдик и впрямь дураком себя не считал. Играя на публику, он даже картинно отставил ногу и откинул назад голову, и ответил с аристократическим презрением: